Время льда и огня

— Просто хорошая спортивная форма и чуток везенья, — возразил я. — И что, это также вменяется в вину? Человеку нельзя бежать, даже если неповинен?

— Ну, бросьте! — Генерал прямо исходил благожелательностью. — Могу сказать — вы отличный агент! Именно поэтому я с огромным удовольствием буду ходатайствовать перед судом насчет вашей немедленной ликвидации. Вот так, уважаемый коллега!

Хоть я и ожидал чего-то подобного, но, очевидно, побледнел, потому что он тут же добавил:

— Да вы не переживайте так, ведь наши условия остаются в силе.

— Я не помню ни о каких условиях…

— Ну как же… В случае полной откровенности с вашей стороны я гарантирую вам жизнь. Надеюсь, мне-то вы верите?

Я верил ему меньше, чем кому-либо на свете. По-видимому, в его глазах я выглядел полностью сломленным. Генерал торжествовал, но чересчур рано.

— Я отправил письмо в консульство, и там примут меры.

Жалкий блеф. Я и в самом деле пытался связаться с консульством через уличный автомат связи, но все время шел отбой, и мне пришлось наспех напечатать краткую депешку в расчете на консульский почтовый сейф — ну да разве служба Крамера не предусмотрела такого? Он снова ухмыльнулся, хотя и несколько настороженно.

— Понятно. Вы, я вижу, очень предприимчивый человек. Нам бы таких побольше…

— Скромничаете. Небось половина населения у вас в списках, выбор тот еще!

— Нет, дорогой Ковальски, все не так хорошо, как вам кажется… — И тут же, сменив тон на ледяной и скрежещущий: — Как вы предпочитаете уйти из этого мира? Полагаю, что как солдат — без потери лица. Я буду ходатайствовать перед судом об… мм… о соответствующей мере, в форме, приемлемой для вас.

А деликатный человек он все-таки, вон как витиевато определил единственную меру наказания для иностранных агентов… Гильотинирование, вот что он имел в виду.

— Генерал, суда еще не было. Из вашего мира я надеюсь уйти целым и невредимым. А из Рассветной зоны я уходить не спешу, там прекрасно, смею вас заверить!

— Считайте, что суд почти состоялся, осталась лишь небольшая формальность — подписание приговора.

— За этим дело не станет при ваших порядочках…

— Молчать! — взъярился вдруг Крамер безо всякой видимой причины. — Что вы понимаете в наших порядках, чужак и молокосос! Кто, как не южане, смог выстоять после Остановки, да не просто выстоять, а нарастить такие чудовищные силы, что нам теперь по плечу… — он глянул на меня исподлобья, соображая, стоит ли продолжать: патетика явно была не его коньком, — по плечу любая задача, словом… Ну, а вашего брата…

Он не договорил, а просто пренебрежительно махнул рукой. Я закончил за него:

— А вашего брата-скотовода мы просто сунем себе в карман — пригодится для черной работы, так ведь, генерал?

Он даже не стал возражать, столь это было очевидно.

— А пока что отлавливаете всех, кто вам мало-мальски не по нраву, а?

Крамер собрал снимки, разбросанные по столу, и запихнул их в ящик. Он явно заканчивал беседу со мной и склонен был к обобщениям.

— Ковальски, я вообще-то не обязан давать отчет задержанному, тем более из-за рубежа, но, поскольку ваша песенка почти что спета, хочу расстаться с вами по-приятельски. Все равно эти тайны вы недолго проносите с собой. Да, мой друг. Мы считаем себя вполне самодостаточными, чтобы успешно управлять всеми делами глоба, и не потерпим никаких препятствий на своем пути.

— Многие такое говаривали…

— Кто это — многие?…

— Ну, многие… От Рамзеса до Гитлера.

— А, вот вы на что намекаете, юноша. У них просто не было того, что есть у нас.

— Ракет?

Он рассмеялся — весело, от души.

— Да вы что, всерьез подумали, что мы станем бомбардировать ваши ранчо? Или же пускать ракеты против стойбищ спившихся ночников? У нас нет здесь серьезного противника.

— Тогда зачем ракеты?

Он крепко потер ладони, встал с кресла и с удовольствием потянулся.

— А вот это уже — загадка для вашего преемника. И еще один вопрос — предпоследний: для чего вашим службам понадобилась вся эта мистификация с Витторио Мэем? Ведь после первого же анализа крови вы были разоблачены? Что, на таком уровне работает теперь Франк Ковальски? Я изобразил недоумение.

— Нечего прикидываться ягненком, — продолжал Крамер, — вы все прекрасно знаете. С вашей стороны была запущена дезинформация насчет разработок Мэя — что, не так? Насчет этого мифического человека-термоса, и что генетическую поправку он будто бы первым произвел сыну, то есть вам, уважаемый! Мы подвергли вас полной генетической проверке — у вас все в полной норме, вы не термос, могу вас поздравить!

— Я тоже очень рад…

— Рано радуетесь, молодой человек… — Он закурил. — И вот теперь мне очень хотелось бы узнать, для чего это ваша сиволапая братия во главе со стариной Франком так намудрила, что теперь вам приходится за это отвечать головой? А ведь вы ему, как-никак, родня, хотя и не кровная… Ну ради чего, скажите хоть напоследок?

Мысленно я врезал ему ребром ладони по уху — за Полковника, вслух же сказал:

— Напутают газетчики, а неповинному человеку отвечай, да еще не знай за что…

Генерал вроде и не ждал другой реакции, с сигаретой во рту он запирал сейф.

— Значит, не в курсе… Тогда последний вопрос задавать не стану, вы его знаете. Прощайте, Ковальски. Приятно было иметь дело с настоящим профессионалом.

И он даже протянул руку! Действительно, все прошлые поколения помешаны на условностях и церемониях. Видя, что я не собираюсь составить ему в этом компанию, генерал отдал мне честь и направился к выходу — все с той же легонькой папкой-досье. В дверях он вполголоса кратко переговорил с адъютантом.

— Увести… Да, именно, — донеслось оттуда.

— Генерал!

Он изумленно поднял брови — ослышался, что ли? И тогда я выбросил свой последний билетик на существование:

— Генерал, я знаю, где находится захоронение Бюлова…

Мучительно трудно далось мне это выговорить, зато Крамер сразу все понял и вернулся к столу.

— Стенографистку и картографов, — бросил он в микрофон селектора.

Библиотекарь информационного центра контрразведки, лысый, сутулый старик, хотя и обращался со мной крайне неприветливо, но дело свое отлично знал и довольно быстро отыскивал все, что нужно. Признаться, я не понимал, как ему это удается: ведь огромная часть материалов еще была не разобрана, даже спустя столько лет после Великого Стопа. На мой вопрос об этом он отмахнулся хмуро:

— Они считают, что библиотеки — последнее дело, всегда успеется, а приспичит — тут же к нам.

Вот как теперь.

Мы были в обширном, словно танцзал, картографическом отделе, с громадными столами, на которых можно было разложить любую карту, от эпохи Марко Поло до спутниковых, однако нужной не находилось. Дело в том, объяснял я недоверчивому старику, что тогда уже вовсю шло торможение, наступали ночи длительностью почти что с месяц, и ледник на темных территориях активно набирал массу. Когда Бюлова привезли на консервацию (строго говоря, это было не захоронение, а именно консервация), здания клиники на снимке из космоса не просматривались, там еще стояла ночь. А когда этот участок снова оказался на свету — склон, под которым находилась клиника, был полностью покрыт наросшим ледником…

— Ну так что, — не сдавался старик. — Клиника ведь известно где была построена!

— Дело в том, — продолжал я ему втолковывать, — что к этому моменту обычная география была слишком деформирована, даже не успевали классифицировать новые острова и материки… Привязка клиники к местности была потеряна… Не до того было.

Все, что мы пока разыскали, — это полувековой давности статья в журнале «Ланцет» да снимки внешнего вида зданий из архитектурного журнала. А место я им назвал — южная оконечность бывшего Кенийского нагорья, у истоков речушки Изанга.

Когда Крамер услышал это, он помрачнел. Сообщить такое — все равно что ничего не сообщить, и я даже некоторое время сомневался — а не передумает ли он насчет помилования.