Опрокинутый мир (сборник)

— Похоже, что так, — ответил я. — А кто такая Эдвина?

— Одна из маленьких рабынь. У нее природные способности к языкам, как у большинства марсианских детей, и я познакомила ее с начатками английского.

У меня в голове вертелось еще множество вопросов, но Амелия шла таким широким шагом что я, пытаясь поспеть за ней, совершенно запыхался. Мы подошли к строению, и только тут, на пороге, я сумел сдержаться и оглянулся. Боевая машина остановилась у искалеченной башни, на которой я недавно путешествовал, и осматривала ее.

Внутрь здания вели четыре коротких коридорчика, и, пройдя их, я с огромным облегчением почувствовал, что давление возросло. Надсмотрщик-горожанин удалился восвояси и оставил нас наедине, но меня еще долго душили припадки кашля, вызванного быстрой ходьбой. Немного придя в себя, я вновь заключил Амелию в объятия, все еще не в силах поверить в счастливую звезду, воссоединившую нас. Она ответила мне с прежним пылом, но затем отстранилась.

— Дорогой мой, мы оба в грязи. А здесь можно помыться.

— Мне очень хотелось бы переодеться, — признался я.

— Из этого ничего не выйдет, — заявила Амелия. — Придется вам выстирать свое платье во время мытья.

Она повела меня в дальнюю часть барака, где над головой выдавалась вперед конструкция из труб. Достаточно было повернуть кран, и оттуда извергались струйки жидкости — не воды, а, по всей вероятности, разбавленного сока растений. Оказывается, рабы, вернувшись из зарослей, принимают здесь душ; известив меня об этом, Амелия скрылась в соседней кабине, чтобы помыться без помех.

Струйки были холодными, тем не менее я с наслаждением обливался снова и снова; сняв с себя одежду, я тщательно выкрутил ее, чтобы избавиться от впитанного тканью зловония. Придя, наконец, к заключению, что ни кожу, ни одежду отчистить лучше просто невозможно, я завернул кран и попытался высушить свой костюм, хорошенько выжав его. Затем натянул брюки, но ткань отсырела, набрякла и ее прикосновение к телу отнюдь не доставляло удовольствия. За неимением другого выхода пришлось отправиться на поиски Амелии в таком виде.

В стену у выхода из душевых кабин была вделана большая металлическая решетка. Перед ней стояла Амелия, держа истрепанное платье на весу в потоке теплого воздуха. Я тут же отвернулся.

— Несите свою одежду сюда, Эдуард, — сказала она.

— Когда вы кончите сушиться сами, — ответил я, силясь не выдать голосом своего волнения: Амелия была совершенно раздета.

А она спокойно положила платье на пол, подошла ближе и встала ко мне лицом.

— Эдуард, мы давным-давно не в Англии. Вы схватите пневмонию, если будете расхаживать в сырых штанах.

— Со временем они высохнут.

— В марсианском климате вы задолго до того заработаете серьезную болезнь. На то, чтобы высушиться, уйдут считанные минуты.

Она прошла мимо меня в душевую кабину и вернулась с остальной моей одеждой.

— Брюки я высушу потом, — сказал я.

— Нет, сейчас, — отрезала она.

Я простоял секунду-другую в полной растерянности, затем нехотя подчинился. Держа брюки перед собой как завесу, я придвинулся к потоку тепла с таким расчетом, чтобы он обдувал их. Мы держались на некотором расстоянии друг от друга, и, хотя я дал себе слово не смущать Амелию нескромными взглядами, само ее присутствие (она значила для меня так много, с нею вместе было столько выстрадано!) заставляло меня нарушить свое обещание и несколько раз бросить взгляд в ее сторону. Она была так прекрасна, и, даже нагая, держалась с такой грацией и достоинством, что ситуация, которая, бесспорно, привела бы в смятение самого передового из наших земных соседей здесь представлялась почти невинной.

Владевшие мною запреты понемногу слабели, и спустя минуту-другую я утратил способность сдерживаться. Выронив из рук свой наряд, я стремительно шагнул к Амелии, прижал ее к груди, и мы замерли в долгом поцелуе.

2

Кроме нас, во всем бараке никого не было. До заката оставалось еще часа два, и раньше того рабы вернуться не могли. Когда одежда высохла и мы снова надели ее, Амелия провела меня по всему строению и показала, в каких условиях они живут. Условия эти оставляли желать лучшего, в бараке не было никаких удобств: жесткие гамаки теснились вплотную один к другому, пищу, не говоря уж о ее качестве, приходилось есть в сыром виде, а об уединении и думать было нечего.

— И вы тоже живете подобным образом? — спросил я.

— Сначала жила так же, — ответила Амелия. — Пока не поняла, что являюсь здесь довольно влиятельным лицом. Вот, взгляните, где я теперь сплю…

Она привела меня в угол общей спальни. На первый взгляд гамаки и тут располагались столь же тесно, но стоило Амелии потянуть за веревку, пропущенную через блок над головой, как часть гамаков поднялась и образовала своеобразную ширму.

— В дневное время мы не поднимаем их — на случай, если явится с проверкой какой-нибудь новый надсмотрщик, — но, если мне хочется уединиться… Одно движение — и у меня собственный будуар!

Она пригласила меня к себе, и вновь, теперь уже в уверенности, что ничьи глаза нам не помешают, я поцеловал Амелию с нежным чувством.

— По-моему, вы неплохо устроились, — заметил я наконец.

Амелия прилегла поперек гамака, а я опустился на пересекающую пол ступеньку.

— Надо не падать духом ни при каких обстоятельствах.

— Амелия, расскажите, что с вами случилось после того, как вас схватила та ужасная машина.

— Меня пригнали сюда.

— Только и всего? Возможно ли, чтобы этим дело и ограничилось?

— Я бы не хотела пережить все заново, — заявила она. — Ну, а с вами-то, с вами что произошло? Каким чудом вы после многомесячного отсутствия явились к нам верхом на наблюдательной башне?

— Предпочел бы сперва послушать ваш рассказ. И мы по очереди принялись излагать друг другу то, что оба горячо стремились узнать. Главное — ни с одним из нас не случилось самого худшего, уж в этом-то мы теперь могли быть уверены. Амелия начала первой, поведав о своем путешествии из Города Запустения в этот лагерь для рабов.

Рассказывала она лаконично, по-видимому опуская многие подробности: то ли хотела избавить меня от самых неприятных впечатлений, то ли не желала напоминать о них себе. Путешествие заняло много дней, по большей части в крытых экипажах. Узники были лишены элементарных санитарных удобств, кормили их всего раз в сутки. Тогда же Амелии довелось, как и мне на борту снаряда, увидеть, как питаются сами чудовища. В конце концов ее и всех остальных, кто сумел пережить дорожные невзгоды, в общей сложности человек триста, — воистину, машины-пауки агрессоров в тот давний день, когда они напали на Город Запустения, не теряли времени даром — в самом плачевном состоянии доставили сюда и отрядили на работу в красных зарослях под надзором марсиан из близлежащего города.

Тут я решил, что Амелия закончила свое повествование, и пустился в пространный пересказ собственных приключений. У меня накопилось, чем поделиться, и я не скупился на подробности. Когда я перешел к описанию смертоносного шкафа, установленного на борту снаряда, от меня не потребовалось ничего смягчать: Амелия и сама видела дьявольское изобретение в действии. Тем не менее, выслушав мой рассказ, она слегка побледнела.

— Пожалуйста, не задерживайтесь на этом.

— Как! Разве эта сторона здешней жизни вам не знакома?

— Разумеется, знакома. Только не надо живописать свои наблюдения с такой страстью. Варварский инструмент, который мы видели, используется здесь повсюду. Такой же точно есть и здесь, в бараке.

Я остолбенел от неожиданности, горько сожалея, что вообще затронул эту тему. Амелия сказала, что каждый вечер шесть, а то и больше рабов приносятся в жертву ненасытному шкафу.

— Но это же возмутительно! — воскликнул я.

— А почему, как вы думаете, угнетенные этого мира столь малочисленны? — с горячностью ответила мне Амелия. — Потому что лучших сынов народа лишают жизни ради того, чтобы благоденствовали чудовища!