Вариант "И"

— Мадлоб, шени кацо, — поблагодарил я. — Давай поднимемся, посидим у меня, поговорим…

— Ох, — простонал он, — времени совсем нет, поверишь, ни секунды больше не осталось!

— Секунды не осталось, знаю, — согласился я. — Но час-другой найдется для друга. Разве нет?

— Все ты понимаешь! — восхитился он, подхватил весьма объемистую сумку, где и содержался, надо полагать, пресловутый бочонок, и я под многими внимательными взглядами повел его к лифту. Поднимались молча. Возле номера задержались на несколько секунд для обычной проверки. Вошли.

Он с облегчением опустил груз на пол. Я тем временем подошел к бару, взял бутылку, две широкие рюмки, налил. Мы подняли, кивнули друг другу и выпили — без ветвистых тостов, обычно ассоциирующихся с грузинским застольем. Он взял из вазы персик, откусил, одновременно обшаривая глазами комнату.

— Все в порядке, — сказал я. — Итак?

Я чувствовал, что волнуюсь. Вообще мне это не очень свойственно. Однако слишком уж серьезным было дело. И спасибо Изе за предупреждение; иначе я сейчас просто хлопал бы ушами, поскольку нужная информация до меня своевременно не дошла. Ответил он уже без всякого акцента:

— Обсуждалось и полностью одобрено.

Я перевел дыхание.

— Кто огласит?

— Католикос.

— Как вы подстрахуетесь, чтобы не возникло преждевременных слухов?

Серьезная проблема.

— Нет человека — нет проблемы, — усмехнулся он. Потом сказал уже серьезно: — Поскольку никакой официальной подготовки не будет, все пойдет через Церковь, то до того самого дня знать будут только священники — а они умеют молчать. Объявлено будет перед пасхальной службой — и тут же пройдет опрос.

— То есть за двое суток до нашего дня?

— Так договаривались. Разве нет?

— Все правильно. Молодцы.

— Но мы хотели бы получить гарантии того, что наши условия приняты во внимание.

— Официально вы можете получить их на следующий после объявления день.

— А неофициально?

— Неофициально я уполномочен подтвердить их сейчас. Что с удовольствием и делаю. — Очень рад. Я уполномочен принять их.

Я снова налил.

— Победа!

Мы выпили, и он стал собираться.

— А что у тебя в бочонке? — поинтересовался я.

Он явно удивился:

— «Саперави» — я же сказал.

— Спасибо.

Он ухмыльнулся:

— Но когда ты его выпьешь — или даже раньше, — то найдешь там пакетик с кассетой, он приклеен изнутри к днищу. Там полная запись того, что скажет католикос, — им же самим сделанная. Мы подумали: мало ли что — могут быть сложности с доставкой, а вам понадобится срочно. Имея ее, вы сможете запустить в любой нужный миг. Так что бочонок оставляю. Вино, кстати, отличное. Помогает здоровью. Вот сумку я заберу, прости, пожалуйста.

— Хорошая сумка, — сказал я. — Кстати, запись записью, но неплохо было бы, если бы в тот день здесь оказался и, так сказать, живой очевидец, который смог бы авторитетно подтвердить все, что у вас произойдет.

— Есть свидетель.

— Кто?

— Я. Устраивает?

— Более чем. Где я тебя найду?

— В нашем посольстве.

— Прекрасно.

Я проводил его до лифта. За него я не боялся: человек этот умел постоять за себя — да и за других тоже. Я познакомился с ним давно, в Германии, где он, правда, был турком; но это уже детали. Заперев за ним дверь, я вызвал на связь «Реан».

— Что для меня?

Ответили после краткой запинки:

— Пока установлено только, что ваш объект вышел из здания через служебный выход в сопровождении другого человека, мужчины. Сели в машину. Номер установлен неточно, сейчас работаем.

— Что с операцией?

— Были небольшие осложнения. Подробности — у Иванова.

— Он на месте?

— Нет.

Я не стал спрашивать — где. Все равно не ответили бы.

Вдруг дала себя знать усталость. Волнительным все-таки был денек. Не вредно бы отдохнуть, а?

Кстати, что это там подсунул мне генерал Филин? Вот и почитаем — пока не требует поэта… Я достал папку. Лег на диван. И стал читать.

"Совещание, насколько мне известно, не записывалось. Маршал собрал нас, тех, кому он доверял совершенно, в частном порядке в дальней резиденции, куда все мы были доставлены как можно более незаметно. Пока разговор шел о деле, стол был не накрыт. Потом уже, обсудив главное, немножко выпили и закусили.

Разговор с самого начала пошел об армии, потому что все приглашенные были людьми военными. Маршал дал вводную. Она была примерно такой: несмотря на все усилия властей, страна гибнет. Центробежные силы растут.

Международный авторитет России упал так, что дальше некуда. Это неудивительно: дипломатия, не опирающаяся на плечи множества людей в погонах, не видна и не слышна даже на расстоянии пистолетного выстрела.

Сила начинает прирастать армией, а не чем-то там другим. Армия и деньги — близнецы-братья. Все деньги — у мафии и примкнувших к ней чиновников, начиная с наивысшего уровня. Причем деньги хранятся главным образом за границей. Попытка вернуть деньги в страну добром провалилась. Вернуть силой — такой силы нет. Опереться не на кого. За рубежами у нас друзей нет, а есть лишь выдаивающие нас и есть злорадствующие. Орел еще жив, но взлететь не может из-за истощения. Еще несколько лет подобного развития — и мы окончательно будем жить по инструкциям Вашингтона, явным или неявным — все равно.

Мы слушали и только кивали насупившись. Все так и было, как он говорил.

Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях, никто не чувствовал за собой ни силы, ни знания того, что нужно было бы сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь ничем не могла: воевать у нас не было силы — да и желания тоже.

В таком духе мы и высказывались — от младшего к старшему, как положено.

Когда очередь дошла до меня, я постыдился сказать просто: «Не знаю». На самом деле я мог дать совет, в правильности которого отнюдь не был уверен.

— Есть у меня такая теория, — сказал я. — Как только мы сошли с исторической директрисы — даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то в самом начале двадцатого века, так и катились по наклонной до середины восьмидесятых. А потом сообразили, что дорога эта ведет к обрыву, скомандовали: «Кругом» — и стали выбираться на направление главного удара. Но для этого по параллельному пути пришлось вспять пройти все, что было уже пройдено после того, как сбились. И прошли: не только разруху, голод, инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную революцию пятого года, и русско-японскую войну. Только на этот раз состояла она из двух кампаний, Афганской и Чеченской, результат же был тем же. Прошли — и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему разумению, — зацепиться за тот репер в истории, который установлен в выгодной для нас точке, в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо сейчас подумать.