Певец из Кастагвардии (Онд - 2)

Никто не остановил ее на входе. Даже и не подумал. Стража допрашивала только тех, кто ехал из города. В особенности одиночек. Пространство меж пятью городскими стенами оказалось застроено вовсе не каменными домами, а жалкими лачугами из перевернутых телег, досок, старых ворот, крытых шкурами. Даже белые бычьи кости, покрытые тряпьем, шли в дело - из них строились навесы от бесконечного дождя.

Повсюду на обочинах копошились грязные дети с угрюмыми лицами. Мальчишки приставали к каждому прохожему, предлагая свои услуги в качестве проводников по городу - к площади аукциона или лучшим лавкам. Большинство путников старалось от них отделаться, торговцы в фартуках, заляпанных грязью, гнали ребятишек прочь, когда те пытались попрошайничать.

- Нам нечем платить за жилье... Папу скоро продадут в рабство в копи, хныкали они, размазывая слезы.

- Помогите, чем можете, - взывали оборванные дети на ломаном бельбидийском, быстро приноровившись к языку торговли.

Купцы в большинстве своем казались равнодушными к их воплям, некоторые с отвращением отворачивались.

Май быстро шла через толпу, стараясь не отрываться от ворчливого купца, судя по одежде, проделавшего далекий путь. Он направлялся к центру города, отгороженному от солнечного света высокими стенами.

Щелканье бичей заставило Май остановиться. Все, кто был на улице, торопливо теснились к обочинам: их отгоняли в стороны солдаты в черной форме, в скрипучих высоких сапогах и остроконечных шлемах с наносниками, закрывавшими пол-лица. Солдаты вовсю орудовали кнутами, расчищая путь для большой крытой повозки. Май подумала, что они, наверное, везут очень ценный груз, и не ошиблась - повозка остановилась возле низкого строения с зарешеченными окнами, с намалеванным над входом знаком ювелира: ограненным рубином.

В конце концов девушка добралась до центральной площади, над которой возвышалась черная башня. Она глубоко уходила фундаментом в землю - куда сильнее, чем подымалась вверх. Арка над подъемной решеткой ворот была испещрена резными фигурами, украшенными рубинами. А верхняя часть башни, наоборот, отличалась простотой, здесь даже окон не имелось - только с полдюжины узких бойниц в темном камне. Стены скалились в небеса словно зубы.

Слева от башни, в ее густой тени, лежала площадь, мощенная крупными булыжниками. Посередине стояла статуя - танцующий медведь. Судя по разинутой пасти зверя, задранной вверх, некогда это был фонтан. Откуда-то из-за медведя слышались приглушенные крики боли и горя. Май, не раздумывая, бросилась прочь.

Она думала, что центр Кастагвардии окажется еще мрачнее, чем его окрестности, но, если не считать башню и площадь вокруг нее, Май ошибалась. Сквозь высокую арку по правую руку шумел и бурлил оживленный рынок. По сторонам ярко-зеленой поляны пестрели яркие палатки и навесы - все самых причудливых расцветок, чтобы привлечь покупателя. Воздух звенел от призывных криков торговцев.

Продавцы в палатках повторяли каждый призыв на двух языках: кеолотианском и бельбидийском, который был в ходу повсюду в Кабаллане...

Звук родного языка придал Май уверенности, и она начала бодро прокладывать путь мимо лотков с украшениями и цветных шелков.

Со всех сторон сверкали творения искусных рук ювелиров. Купцы меняли шелка, шерсть, меха и атлас на драгоценные камни; пахло необыкновенно вкусной едой. Май не могла сдержать улыбки при виде того, как процветает дело у бельбидийских торговцев.

Хотя от голода и усталости у нее кружилась голова, девушка не спешила уйти с рынка. Ей многое нужно было купить. А кроме того, очень не хотелось опять проходить через ту мощеную площадь у подножия башни. Май отыскала лоток торговца специями, который тщательно исследовала, - но, к стыду своему, половина трав была ей вовсе не знакома. Она даже не представляла, зачем нужен мускатный орех или кассия, и поспешила на поиски травника. В целебных травах Май разбиралась куда лучше.

Травник содрал с Май втридорога, и она это заметила, но все равно обзавелась шалфеем, иссопом, вербейником, вероникой и еще приобрела целый узелок маковых семян, по утверждению торговца, проделавших далекий путь из Ориаксии. Теперь девушке оставалось только подкупить меда.

Мед, который Морригвэн всегда считала лучшим средством для лечения ран, окончательно истощил запасы денег Амариллиса. Пришло время испытать судьбу. Май глубоко вздохнула, стараясь подготовить свое сердце к тому, что ждет впереди, и покинула рынок, исполненный шелков и ароматов. Путь снова лежал к подножию башни.

Девушка думала, что готова к любому зрелищу, - но это было не так. Проходя мимо бывшего фонтана-медведя, стоявшего в чаше зацветшей воды, она увидела загоны для рабов и толпу оборванцев, запертых за решеткой. Никогда до этого Май не видела такой глубины людского горя. Раньше ей приходилось встречать бедных и страждущих, даже умирающие попадались во время ваалаканской осады, но у тех людей было хоть что-то, хотя бы трогательная близость друг к другу, взаимная поддержка. А эти - мужчины, женщины, дети, больные вперемешку со здоровыми - были согнаны вместе как скот и даже не глядели друг на друга. Они сидели, опустив головы, каждый сгибаясь под тяжестью своего собственного горя. Более прискорбного зрелища Май и представить не могла.

Сердце ее сжалось от сочувствия, и неожиданно мелькнула мысль, что она обладает достаточной силой, чтобы освободить их всех. Но голос разума, которого Май и не предполагала в себе, вмешался и сообщил, что этого делать не должно. Кто знает, какие силы могут пробудиться в Яйце? Это еще опаснее, чем позволить Амариллису всегда быть рядом. Больше нельзя приводить из Иномирья чудовищ, иначе может случиться что-нибудь даже похуже волчьего нашествия.

Май невесело рассмеялась над своей самонадеянностью. Тоже мне, решила, что освободит рабов! Просто как Халь. Всякий в сердце своем желает быть героем, о котором сложат песни. Но о самопожертвовании Май никто не узнает разве что если оно не удастся. В Торра-Альте если о ней и вспомнят, то как о глупой девочке, убежавшей из дома из-за безответной любви. Нет, деяние Май не подвиг, а жертва, и ко всем прочим препятствиям на пути можно добавить беспросветное отчаяние.