Выше головы! (CИ)

— Я им всем ставлю лучшие оценки, — объяснила она. — Не жалко!

Трудно сказать, узнали ли мою физиономию или уже забыли Ирвиновские передачи, но никто не беспокоил. Было весело. И вкусно, особенно крошечные пирожки с обжигающей пряной начинкой. Я тоже ставил всем максимальные оценки, хотя это и противоречило самой логике голосования и обещало мне в будущем понижение рейтинга в таблице статусов. Но я так занимал там приличное место, так что можно было не тревожиться.

Потом мы сходили на утреннее шоу, где час смотрели на распускающиеся цветы, нюхали ароматы и слушали венскую классику в живом исполнении — бесполезное занятие, на мой вкус, но Бидди нравилось. А мне нравилось любоваться на неё, когда ей было хорошо.

Позже, в спортзале, Андрэ задал свой сакраментальный и абсолютно бесполезный ввиду очевидности вопрос:

— Да, — ответил я, делая передачу Леону. — У нас всё хорошо.

Бидди сидела на трибуне — и вид у неё был такой довольный, что сомнения могли возникнуть разве что у гиперзаботливого старшего брата. Я чувствовал себя не хуже. До соревнований была две недели, впрочем, я перестал волноваться о своём опыте или силе. Я вообще ни о чём не волновался с той минуты, когда решил, вести себя так, как будто сегодня мой последний день.

[Вы красивая пара], - пришло мне на альтер после того, как я отправил Бидди на ежедневный инструктаж, а сам пошёл позировать.

[Спасибо!] — отправитель, сделавший комплимент, имел в виду несколько иное — и за такое, вообще-то, не благодарят — но отреагировать следовало, и я написал первое, что пришло в голову.

Вообще-то проблема «как правильно отреагировать» присоединилась к прочим тревогам. Как говорят, «отправилась в свободный полёт». И понимающая улыбка Оксаны, и надутые губки её подопечных, и молчание со стороны Кетаки, хотя объясниться стоило бы, — всё это больше не беспокоило. Пусть ведут себя так, как нравится! Я мог лишь изображать вежливость и делать вид, что не замечаю всех этих вздохов. Это работа доктора Унетбаевой — анализировать и делать выводы.

Конечно, им нравилось, когда я был один! Но пусть уж сами разбираются с тем, как относиться к тому, что им не нравились изменения в моей жизни. А если не получается, двери спецотдела открыты для всех. Запишем, поможем, научим.

[Не заглянешь ко мне? Очень надо!]

Весточка от Молли удивила, но ей я доверял. Наверняка какой-нибудь глупый подарок или просто выражение чувств, которых у Молли было очень много!..

— О, вот и он! — человек, встретивший меня в коридоре жилого блока, настроен был благодушно.

Но я всё равно неосознанно напрягся, потому что Макс Рейнер был полон сюрпризов. Молли, показавшись в дверях, помахала мне — и снова скрылась. Что полевой директор-тэфер делал в жилом блоке лаборант-директора? Вряд ли они говорили о работе! Может быть, они вообще не разговаривали. А может, и разговаривали — Молли как-то обмолвилась, что с теми, с кем она вступала в краткосрочные отношения первой степени, у неё было много общих тем. «И мы совмещаем».

— Привет, спортсмен, — Макс одарил меня крепчайшим рукопожатием — и потащил прочь, в сторону Лифтовой зоны. — У меня к тебе дело есть.

«Помириться с Андрэ? То есть с Францем? За сломанный нос», — рассеянно подумал я, но предпочёл промолчать, надеясь, что всё разрешится само собой. Так и получилось: в рекреации на диванчике я увидел человека, которого узнал не сразу. Потому что привык видеть его в сером с умброй. А теперь он был облачён в характерный комбо тэферских вахтовиков: оливковый с чёрными полосами и шафранной оторочкой. Макс носил такой же, и на нём это выглядело как военная форма. А вот на Нортонсоне — как маскарадный костюм.

Кажется, он это понимал. И был недоволен тем, как Рейнер распоряжается его последними минутами на «Тильде».

— Вот этот смурняга переводится к нам, — просто объяснил тэфер и задиристо улыбнулся. — А я предупреждал, что со мной будет весело. Генри, — слоило ему услышать своё имя, как бывший офицер перестал недовольно хмуриться и вновь поник, — Думаешь, если улетишь, не прощаясь, станет легче? Неа, это не работает! И мне там человек с открытой думкой не нужен. Давай, облегчайся, я подожду!

Живот

Я осторожно присел рядом, покосился на Нортонсона. Потом оглянулся проверить, как там Рейнер — но он уже куда-то ускакал. Хотя вряд ли далеко. И вряд ли мы тут просидим долго.

Следовало что-нибудь сказать — что-нибудь важное, значимое. А у меня в голове вертелась та сцена в салоне «Рима», когда я расплакался, скорбя по Чарли. И Нортонсон утешал меня, не зная, что к тому моменту он сам потерял близкого человека. Впрочем, к тому моменту у него был опыт потерь заведомо обширнее моего.

— Ты хоть с Юки попрощался? — наконец, спросил я.

Он кивнул, продолжая обнимать свой живот, как будто там что-то болело.

— Как ей теперь будет — представляешь? — спросил я и осёкся, потому что это до жути напоминало те «каверзные» вопросы, которые сам Нортонсон задавал своему племяннику Фьюру.

Дело было в бассейне. Бунт подростков уже разгорелся, но далеко не все понимали, что разумными доводами уже ничего не потушить. Если человек принимает серьёзные решения, он зачастую вполне осознаёт, чем и кем придётся пожертвовать. И когда доброжелатели начинают «спасать», объясняя, что будет потом…

— Я ей буду писать. Каждый день. Про котят, — негромко и как будто с трудом проговорил Нортонсон.

— Про каких котят? — не понял я.

— Про тех, которых отдали в ТФ. Троих раздали по секторам, а двоих отдали туда. В Проект. В Новый Купол. И она за них волнуется. Ну, я и буду…

Я облегчённо вздохнул — хоть что-то! На самом деле, отличная идея! И хороший повод для регулярного общения. «Даже если Нортонсон закрутится, у Юки будет серьёзное оправдание, чтобы начать разговор!»

Интересно, кто такое придумал — неужели сам Нортонсон? Нет, это вряд ли! Наверняка руководитель зоологического кружка или кто-то ещё из опекунов Юки. Кто-нибудь из тех, кто понимает, как им обоим это важно.

— А Брайн? — вспомнил я. — А Фьюр? Тьюр? Остальные? Ладно… — я похлопал его по колену. — Они точно не останутся одни!

Он вновь кивнул.

— Слушай, а ты… — было очень трудно подобрать слова. — Ты… Ты после…

Я должен быть об этом спросить, но я не знал, как правильно сформулировать.

— Ты давно решил? Давно начал думать о переводе?

— Давно, — ответил он. — Ещё тогда.

— Когда?

— Ну, тогда… После того, как… В сто восемьдесят девятом. Вместо того чтобы улететь в Центр. Я сначала хотел перевестись. Но Глава попросила. И я…

— Понятно. А то что…

— Ты меня извини, — перебил он. — Я не хотел вам помешать! Я просто думал, что…

— Ты не помешал. И вообще, ты выполнял приказ, — ответил я. — Она отправила тебя. Такая работа…

Он отрицательно помотал головой.

— Приказ тут ни при чём! Я бы ничего такого не делал, если бы не был уверен, что ты в беде.

— Спасибо!

Он грустно усмехнулся.

— Я ошибся.

— И это стало последней каплей? — подсказал я.

— Типа того… Я просто… Просто уже не мог после такого, — с усилием закончил он. — Я-то хотел спасти, а получилось очень плохо. Гадко! И как раз потому, что… Нельзя после такого оставаться в ОБ.

Я промолчал, и какое-то время мы просто сидели рядом, размышляя каждый о своём. Я вспоминал, как мы вместе летели на станцию, и Нортонсон защищал меня. Он… Я даже не был уверен, что являюсь героем его мыслей.

ТФ — не финал и не изгнание. Многие специалисты живут там по году, чередуя вахты, многие, как Андрэ и Франц, начинают там работать, а потом возвращаются на станцию. Много вариантов! Но если очень надо начать жизнь с нуля, то перевод на планету подходит лучше всего. Хаул Сикора, к примеру, так и поступил, оставшись в Проекте после того, как его наказание подошло к концу.

— Можно тебя попросить? — Нортонсон вдруг расслабился, перестал сутулиться и защищать себя от невидимого врага. — Как вернёшься в Восточный, ну, или раньше, передай Главе, что я не обижен на неё за тот приказ с арестом. И что было потом — тоже не её вина. Ей всё равно пришлось бы просить об этом кого-то ещё. Я как раз подходил, так что всё нормально. Хорошо, что это был я. Я сам согласился. И то, что я ухожу, это не её вина.