Пылающий остров (изд. 1956г.)

Рухнуло здание фальшивого храма служения человечеству. Оказалось недостаточно только молчать. Он покатился вниз… к преступлению. Если бы не чуткость и великодушие новых людей его Родины, он так ничем и не помог бы человечеству… да он и не помог пока!.. Вот если бы Матросов привез радий-дельта и батарея выстрелила, погасив воздушный пожар, тогда Кленов понял бы, что недаром жил.

Последнее страстное, неукротимое желание угасающего старика сосредоточилось на спасении Матросова. И Кленов исступленно слушал, не снимая наушников, не желая внимать уговорам доктора Шварцмана. Старик упрямо гнал все сомнения, уверяя себя, что прибор портативен, не требует энергии, Матросов найдет способ дать o себе знать.

Только любящая женщина и только Кленов с его одержимостью могли верить в невозможное — спасение Матрошва.

И женщина пришла к Кленову.

Кленов почти обрадовался звонку. У доктора был свой ключ, кто бы это мог быть?

Накинув на себя одеяло и включив вместо наушников репродуктор, профессор прошаркал по седому полумраку.

Он открыл дверь и зажмурился. Оказывается, даже на лестничной площадке существует день, солнце, живут люди, говорят, смеются, радуются…

— Боже мой! Это вы!.. Прошу прощения… Проходите! М-да!.. Но что с вами, дорогая, осмелюсь спросить? Вас словно с креста сняли.

Перед Кленовым, прислонясь плечом к стене, стояла бледная, худая Марина.

— М-да… Мой наряд… Осмелюсь просить прощения. Удивлен выше всякой меры… и обрадован. Наш милейший доктор говорил о вашем серьезном недомогании.

Кленов провел Марину в свою комнату.

— Это радиация виновата, Иван Алексеевич, — слабо улыбаясь, сказала Марина. — Трудно уберечься. Получили мы еще один изотоп радия-дельта. К сожалению, — Марина болезненно усмехнулась, — период полураспада у него еще меньше. Он исчезнет скорее, чем его нанесут в виде защитного слоя на сверхаккумулятор.

— М-да!.. Весьма серьезно и печально. Вижу, извелись вы со своими опытами. Молодость свою не бережете. Ради бога, не обращайте на меня внимания. М-да… я бы прибрал постель…

— Не смейте, Иван Алексеевич. Сейчас же ложитесь. Ну, я очень прошу вас, очень… — и Марина так посмотрела на Кленова, что тот только зажевал челюстями и подчинился.

— Теперь я отдерну шторы я на минуту отворю окно. Хорошо? У вас есть тряпка вытереть пыль?

— Несомненно, тряпка имеется. Не извольте беспокоиться… что это вы, право… я так рад вашему приходу.

Марина, слабая, едва держась на ногах, стала прибирать комнату. Она то и дело присаживалась отдохнуть.

— Можно сложить книги в шкаф? — спросила она.

— М-да… видите ли… я еще их не просмотрел. Ну, ладно, теперь уже все равно.

— Почему все равно, Иван Алексеевич?

— Нет, нет… ничего… я имел в виду, что вам, ласковая моя, все дозволительно… складывайте их куда хотите.

— Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко понимаете живопись.

Залитая солнцем комната меняла вид.

— Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я училась по вашим книгам, — говорила Марина, с улыбкой смотря на растроганного профессора. — Хотите, я согрею вам чаю?

— Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна… сочту за счастье выпить вместе с вами.

Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не ел, он с радостью бы согласился.

Марина покачала головой:

— Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается, вызывает тошноту…

Поставив электрический чайник, Марина снова села отдохнуть.

— Ну, вот… помните, как вы защищали диссертацию? — говорил Кленов. — Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная… и вы, право, очаровали меня… М-да!.. Вы меня извините, покорнейше прошу, что я в наушниках. Я ведь все слушаю, слушаю и слушаю…

— Иван Алексеевич… если бы вы знали, как…

— Не стоит благодарности… право…

— Нет! Как я вас люблю!

— Люблю? М-да!.. Как это странно… люблю… Никогда не слышал этого слова… по-русски… Люблю… Разве меня можно любить? Сделавшего так много против вас?

— Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет…

— Ма-шень-ка, — тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово, произнес Кленов.

— Что? — тихо отозвалась Марина.

— Нет, я просто так… я желчный, завистливый старик. Я завидую вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку… Ведь вы могли бы быть моей внучкой… Я бы так гордился вами! М-да!.. Так нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверное, это большое счастье иметь детей?

— Огромное, Иван Алексеевич! — сразу оживилась Марина.

Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.

— Огромное счастье, Иван Алексеевич, — продолжала она. Ее затуманенные глаза смотрели вдаль. — Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива… а иногда… мне так горько… что не хватает слез… за эти дни я плакала больше, чем за последние десять лет. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука… Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?

— Верю, Машенька… верю… Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества… а хотел-то ведь ради себя… А теперь… — старик закрыл глаза и замолчал.

Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой… Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.

— А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу… И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне… Вот за эти слезинки, которых не стыжусь… Предыдущие принадлежали Мод…

Марина своим нежно пахнущим платком вытерла глаза старику.

— Чай поспел, Иван Алексеевич, — сказала она и улыбнулась.

И забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о своем.

Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство бывает только раз в жизни… перед концом.

— Какая страна, какое время, какие люди, — говорил он, видимо, сам себе.

— Люди? — переспросила Марина.

— Да… Вы, он… и все вы, люди будущего…

В передней раздался шорох.

— Почтеннейший! Вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий бандит? Так ничего подобного! Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто… привожу себя в порядок… ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке, как мы с вами говорим… Она очень плоха и неосторожна… А может быть, героична! Склоняюсь. Право ученого! Пренебрегает радиацией. Итак, как вы себя чувствуете?

С этими словами в комнату вошел доктор Шварцман.

— Что я вижу! Она здесь! О медицина! Тебе как науке нужно прописать тысячу верблюдов, чтобы они плевали на тебя.

Вдруг Кленов сел и предостерегающе протянул худую длинную руку.

Доктор Шварцман настороженно сел на кончик стула.

— Тише, тише, — шептал Кленов.

Марина, вся подавшись к нему, смотрела на него умоляющими глазами. Кленов судорожно схватил ее руки и сжимал их в своей огромной ладони.

— Доктор, пишите же… да пишите же, доктор! — вдруг закричал он.

Доктор привычным движением выхватил перо и бланк для рецепта.

— Вызывает… вызывает… так долго, что я осмелюсь думать, он располагает неограниченным временем.

Марина окаменела.

Наконец Кленов стал глухим голосом произносить текст радиограммы, а Марина беззвучно повторяла слова губами. Доктор записывал. По лицу его текли слезы, но глаза сияли…

— Вот и все… он повторяет вызов… видимо, передает радиограмму еще раз. Какое счастье! Исполнение желаний! Помогите мне лечь, Машенька. Какие у вас ласковые руки… Звоните, звоните Василию Климентьевичу… Передайте радиограмму и мой… мой привет.

Уложив старика, который вытянулся под одеялом и закрыл глаза, как после сильнейшего утомления, Марина вытерла платком слезы и, счастливо улыбаясь, села за стол к телевизефону.