Колесо Фортуны

Архитектор, посмеиваясь, искоса наблюдал за наливающимся краской режиссером.

- Вы не понимаете специфики кино, - раздраженно сказал режиссер. - Это вчерашний день искусства, когда артисты стояли, как столбы, на одном месте.

- А если они слоняются как неприкаянные или мечутся как угорелые, - то уже, значит, день сегодняшний?

- Зритель консервативен, - поучительно сказал режиссер, - он привык к чему-то и хочет, чтобы ему постоянно давали то, к чему он привык. А искусство не может стоять на месте, оно развивается. У каждого художника своя точка зрения, он по-своему видит и изображает мир...

- Так я не против, - сказал Кологойда. - Только вот видел я, как-то певца показали. Ну, он запел, а на экране лестница, сквозная такая - через нее все видать.

И вот по этой лестнице, только с той стороны, видно, спускаются туфли, потом брюки и все прочее - словом, человек спиной до зрителя. Спустился и пошел дальше, и все задом до зрителя. Ну, может, у режиссера такая точка, пускай он сам смотрит, я не против - а зачем мне, я извиняюсь, смотреть тому певцу в зад? Что он, поет этим местом или как?

Архитектор засмеялся, режиссер стал малиновым: в одночастевке у него тоже был похожий проход, только там была артистка, и она, спустившись по лестнице спиной к зрителю, потом поворачивалась в профиль и пела свою песню, бродя между деревьями, то появляясь, то исчезая...

- Сдавайтесь, Олег, вас положили на обе лопатки! - сказал архитектор.

Режиссер собирался ответить что-то резкое, но не нашелся и пристыженно улыбнулся.

- А ну вас обоих...

- Вы не обижайтесь, товарищ режиссер, если я что не так, - сказал Кологойда, - мы люди темные, в искусстве не разбираемся.

"Волга" перемахнула через мост над Соколом, свернула вправо и, взвизгнув тормозами, остановилась против сельмага.

- Большое спасибо! - сказал Кологойда, вылезая из машины.

- Это вам спасибо! - ответил режиссер. - А почему вы здесь выходите? Где та старуха живет? Давайте я вас подкину...

Он снял очки, взгляд его был открыт и простодушен.

- В самом деле, товарищ лейтенант! - поддержал его архитектор. Минутное дело.

"Нет, они непричастны, - окончательно утвердился Кологойда. - Никакого дела со старухой не имели, иначе бы не шли так спокойно на встречу с ней".

- Да что вы, - засмеялся Кологойда. - Если я туда примчусь на "Волге", все село сбежится смотреть, что милиция будет делать с Лукьянихой: арестует ее или сразу начнет стрелять?.. В нашем деле тоже подход нужен, вроде дипломатии. Придется мне пешком дряпаться на эту гору... как вашим артистам, - подмигнул он.

Они дружески распрощались, "Волга" взревела мотором, набирая скорость, и шмыгнула за бугор, на котором стоял сельмаг. Задерживать киевлян смысла не было - они явно ни при чем. А в случае чего - номер записан, найти их легче легкого.

7

Прикрывая глаза от слепящего солнца, Кологойда сдвинул козырек к носу и начал "дряпаться" в гору.

Дипломатия состояла прежде всего в том, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Главное - "не пороть горячку", чтобы ни у кого не возникло подозрений, будто что-то случилось. И Кологойда лениво, чуть ли не нога за ногу, шел по улице, здороваясь со встречными, приостанавливался, чтобы перекинуться несколькими словами, из которых явствовало, что у той и другой стороны все в полном порядке, вот только жарко, но пар костей не ломит, а для хлебов это хорошо. И всем было очевидно, что ничего не произошло, никаких особых дел, которые гнали бы его по солнцепеку, у лейтенанта нет, и идти ему вовсе не хочется, но что поделаешь - служба...

Наперерез ему потянулось небольшое стадо коров, следом, волоча ноги, плелся Семен Верста. Кологойда подождал, пока тот поравнялся с ним.

- Ну, вздул тебя батько?

Семен исподлобья зыркнул на него.

- Не... Только в ухо дали. И ушли на дежурство.

- Вот и ладно, тем дело и кончится.

Семен ничего не ответил и поплелся дальше. Он-то знал, что батько долгов за собой не оставлял, рано или поздно выдавал все, что положено.

Кологойде не нужно было притворяться, он в самом деле захотел пить и, поравнявшись с усадьбой Байдашного, окликнул хозяйку и спросил, нельзя ли напиться.

- А пейте на здоровье. Только что из колодца вытянула свеженькой.

Байдашная сидела под навесом и в большом чугунном казане замешивала корм для поросенка, который требовательно повизгивал в низеньком хлеву. Рядом на табурете стояли запотевшее ведро и медная кружка. От холодной воды заныли зубы.

- Хорошо тут у вас, в холодке.

- А сидайте, прохолоньте трошки.

Кологойда охотно присел на колоду, снял фуражку.

- Вкусная вода. И кружка вкусная.

- Та господь с вами! - засмеялась Байдашная. - Кружка и кружка. Как это может быть - кружка и вкусная?

- Очень обыкновенно. Большая разница - из чего пить. Взять, к примеру, алюминиевую кружку - ни то ни се. Или бумажные стаканчики... Оно, конечно, удобно:

мыть не надо, попил, выбросил, но вкуса - никакого.

А это вещь старинная, основательная. Теперь таких не делают, - говорил Кологойда, разглядывая тускло поблескивающую красную медь и потемневшую местами, облезлую полуду тяжелой кружки.

- То мой тато еще с германской войны принесли.

И дуже ее любили. И муж любит.

- Значит, тоже вкус понимает. Для бывшего солдата настоящая кружка первое дело. Она, в крайности, и котелок, и чайник, и рюмка... А хозяин, мабуть, в кузне, до уборки готовится?

- Где ж ему еще быть. У вас дело до него или как?

- Да нет, какие там дела? Просто так, все ли живыздоровы.

- Все, слава богу. Все.

- И бабка эта ваша приблудная? Что-то я ее давно не видел... Как ее там?

- Лукьяновна? Жива, жива... Только, видно, года свое берут. Днями расхворалась, совсем было помирать собралась. Потом ничего, отлежалась. Повезла свои глечики в Чугуново. Да вот что-то нет ее и нет, а давно должна вернуться. Я уж думаю, не захворала ли опять?

- Так уж обязательно захворала... Распродала свой товар, вдарила с подружками по чарке, вот и все...

- Та господь с вами! Грех над старухой смеяться...

И подружек у нее никаких нет - перемерли все. Одна Сидорчучка и осталась, а у той не засидишься...