Путь к Вавилону

Тупая боль поселилась в нем. Боль, которую он знал и прежде.

— Да, верю. Теперь.

— Мингниш соткан из магии. Он — не застывший, как мир Ская. Он постоянно меняется, и ты — то, что меняет его. Ты родился с историей, заключенной в твоей голове, история эта была так близка к сути этого мира, что Мингниш вошел в тебя. И кому ведомо — почему и как? Может быть, когда-нибудь ты узнаешь. И вместе с Мингнишем в тебя вошла его магия. Ты стал вершителем его судеб. Ты изменял его, а он изменял тебя. Но ты впитал в себя слишком много от этого мира. Слишком сильной стала связь, и когда… когда я умерла… это был катарсис. На какое-то время весь поток магии устремился в одном направлении — в Мингниш — и создал… Дженнифер. Ту самую смуглую молчаливую девушку, которая не давала тебе покоя, шла за тобою как тень с того момента, когда ты сам появился здесь. Потому что она любила тебя.

Он поднял глаза. Ее взгляд был устремлен в пропасть, в зияющую пустоту, лицо искажено горем, которое она пыталась сдержать.

— Магия была во мне, — продолжала она. — Она скопилась во мне, но не находила выхода. И мир, лишившийся магии, стал умирать. И лишь когда я вновь обрела свою целостность, магия освободилась.

— Потому что мы с Джиннет пришли сюда? — спросил Ривен.

Она кивнула.

— Теперь эта земля сама исцелит себя. А я снова стала собой.

Он попытался привлечь ее к себе, но она не сдвинулась с места.

— Почему?

— Смерть — это конец, — тихо вымолвила она. — Но история продолжается.

— Да, я и забыл. Жизнь продолжается, — хрипло выдавил он, заморгав, чтобы смахнуть предательскую слезу. — Но что теперь у меня осталось?

Она провела рукой по его щеке:

— История, быть может. Которая стоит того, чтобы ее рассказать. И причина, чтобы ее продолжить.

— Все закончилось, правда? Я должен вернуться. Туда, откуда пришел.

Она кивнула еще раз, молча.

— А я попаду сюда, в Мингниш, еще когда-нибудь?

— Сейчас ты возвращаешься. Ты идешь домой. И ты забываешь. Ты все забудешь. Иначе тебе никогда не найти покоя.

— Забуду все? — спросил он и вспомнил Исполинов и гномов, горы и города, друзей и врагов, и любимую, которая была совсем еще ребенком.

Все.

Поднялся ветер и завертелся вокруг скалы, словно стражник в панике. Ривен замерз. Его одежда совсем износилась и обтрепалась. Камни больно впивались в спину. Рассвет разлился, как кровь, по восточному небосклону, расцветая над зубчатой грядой Квиллина. Ривен весь дрожал, зябко ежась и обхватив себя руками.

Какого черта?

Сквозь рассеивающуюся тьму внизу вырисовывались туманные очертания долины. В окнах некоторых домов уже зажглись огни. Он стоял, пошатываясь, удивленно соображая, почему его одежда так странно сидит на нем. Хотелось есть. Руки горели от боли.

Он снова сел. Что-то забрезжило на самом краешке сознания — как смутный, едва уловимый образ. Он чувствовал себя ужасно. Но было еще одно странное ощущение. Ощущение того, что он жив… по-настоящему жив. Он мог теперь рассмеяться, отдав смех свой этим суровым горам, и голос его, многократно усиленный, обрушился бы на него звенящим эхом.

Не будешь же ты целый день тут сидеть.

Он поднялся. До хижины — расстояние приличное. Но небо вроде бы прояснялось. Похоже, будет хороший денек, — чистый, прозрачный, точно родниковая вода. Он улыбнулся безбрежным просторам, горам, голубому небу, отдаленному плеску морского прибоя у берега Ская.

Он заторопился домой. Потому что теперь Ривен знал, о чем будет писать.