Лекарство для Люс (СИ)

- Понятно, - неуверенно пробормотал Пьер и развернул пожелтевший листок. В десятке столбцов рукописной вязью теснились слова.

- Не удивляйтесь виду списка. В быту никто не желает иметь дело с кристаллами, голографией и прочей головоломной техникой. Всем подавай фолиант в коже с серебряными застежками или пергаментный свиток.

- И на всех хватает?

- Справились. Дома книг у нас в общем-то нет. Разве что в играх, где это необходимо. А так - протянул руку к ближайшей дверце и взял нужную книгу в библиотеке. Они там продублированы в соответствии со средней частотой запроса.

- Одним словом, в книги вы тоже играете.

- Угадали. Есть и такие игры, "Пожар в Александрии", например, или "Изба-читальня".

- Изба?

- Так назывался древний русский дом.

- А почему читальня?

- Когда-то в России шла борьба с неграмотностью - постойте, это ведь было как раз в вашем веке, - и книги, насколько я помню, хранились в бревенчатых домах - избах...

- Вот эта игра, - сказал Пьер, просматривая список. В том же столбце он прочел:

Трансвааль в огне

Дирижабль Нобиле

Белый квадрат на белом фоне

Базар в Коканде

МакИ

Большой футбол...

Пьер поднял голову.

- Тут все двадцатый век?

- Да, а вот двадцать первый. - Гектор провел пальцем по строчкам: Экологический коллапс, Мафусаилов век. Марсианские хроники... А вот двадцать второй, двадцать третий...

Взгляд Пьера блуждал по листку, выхватывая разбросанные по векам игры: Ронсевальское ущелье. Тысяча видов Фудзи, ГЭС на Замбези, Бирнамский лес, Лагерь таборитов...

- А это что? - воскликнул он вдруг, возвращаясь к двадцатому веку. МакИ! Вы играете в макизаров? Это про наше сопротивление бошам?

- Да, а чему тут удивляться? Двадцатый век у нас в почете. Он признан одним из переломных в истории. Хотите посмотреть "Маки"? Правда, это в другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.

- Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.

В окоп, где сидели Дятлов, Декур и Пьер, спрыгнул д'Арильи, умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней недели. Он шел в штаб к Эрвье и решил дождаться темноты. Д'Арильи немедленно схлестнулся с Декуром, а мрачное молчание Дятлова, ради которого - это уже начинал понимать Пьер - аристократ всегда разглагольствовал, подливало масло в огонь.

- Попран рыцарский дух, веками, как драгоценное вино, сохраняемый цветом европейских наций, оберегаемый от тупых буржуа, темного пролетариата, извращенных интеллектуалов...

- Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и Геббельс будет вам аплодировать.

- Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и чистой любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на уровень балагана.

- И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они пообразованней, поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью, это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм бы вас устроил, а? - Декур начинал распаляться.

- Не придирайтесь, Жак. Я бьюсь с ними от имени светлых идеалов рыцарства.

- Вы бьетесь с варварством сегодняшнего дня от имени варварства прошлого.

- Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать - у меня хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...

- Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.

- Да, и Зигфрид.

- Вот и славно, д'Арильи. Вот и договорились. - Декур говорил беззлобно, но с неприязнью. - Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве, неплохо бы понять, что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе та апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое рыцарство так же мало отличается от французского, как люди Кальтенбруннера от головорезов Дарнана.

Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая голова поднялась над бруствером.

- Спрячьте голову, - сказал Дятлов.

- Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?

- Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.

- А умирать надо без звона, д'Арильи. - Декур перевернулся на спину и принялся задумчиво жевать травинку. - Вы спрашивали, во имя чего я согласен умереть? Видите ли, я склонен смотреть на себя, как на лист большого дерева. И если лист отрывается и падает на землю, он удобряет почву. Качество почвы зависит от качества упавших листьев. А чем плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!

- Этак вы договоритесь до того, что во имя будущего процветания надо угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.

- Надо не надо, а в истории так и получается.

- Ну, а вы, Дятлов, - д'Арильи не выдержал и обратился к нему прямо, вы, конечно, согласны с вашим собратом-марксистом? Что скажете?

- Скажу, что справа в трехстах метрах танки.

Пьер увидел несколько коробочек с лягушачьей камуфляжной раскраской. За ними густо шли эсэсовцы.

- Не менее роты, - сказал Декур.

- Давайте лучше посмотрим базар в Коканде. Или вот - "Коммунальная квартира". О чем это?

- Забыл. Школьные знания быстро забываются. - Гектор смутился.

- А играм учат в школе?

- Не совсем так. Школа и сама игра. Вернее, часть ее. Игра шире. Ведь игра - это жизнь.

- Возможно, вы правы, - сказал Пьер.

- А знаете, как называлась моя начальная школьная игра? "Розовый оболтус". - Гектор от души хохотнул. - В средней школе я играл в "Чуффетино", а вот высшая называлась вполне серьезно: "Пилигрим с Альтаира". Нас учили этике общения с пришельцами. Ох и весело же мы играли! И знаете, кто был отчаяннее всех, тот многого достиг. А кто смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в сетях привычных, проверенных знаний, разучились спорить. А когда спохватились, хотели выпутаться - было поздно. У нас даже закон был, преследующий дидактиков, заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем, а там и в "Коммунальную", согласны?

Пьер кивнул. Они прошли ворота, выбеленные известью, и окунулись в цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы, пели нищие, с минарета плыл самозабвенный голос муэдзина. Горы груш истекали желтым соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими египетскими пирамидами громоздились курага и урюк, барханам изюма, арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в тюбетейках и стеганых халатах, перехваченных пестрыми треугольными косынками, тягуче покрикивали, таскали бесконечные корзины, а чаще, скрестив ноги в благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай из надтреснутых пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже вел его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной чалме щепотью насылал чай в пузатый фаянсовый чайник с надбитым носиком, налил кипятку и, передавая напиток Гектору, глянул на них из-под бровей. Пьера поразила кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.

Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись за чай. Все вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял посредине площади. На осле сидел молодой человек с реденькой бородкой. Босые пятки его утопали в белой пыли. Он громко понукал животное, но то не желало двигаться. "Вот говорят, ишак - глупое создание, - весело выкрикивал молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.

- Ну как, хорошо передана атмосфера? - спросил Гектор, когда они покидали базар.

- Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.

Гектор был доволен.

- А какую помощь вы оказали бы нам, сделав замечания по играм, вам близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем, того же движения Сопротивления для постановщика игры?