Тайна инженера Грейвса

Сидя на краю бассейна и разглядывая пловцов, Хойл еще раз сопоставлял сведения о деле Грейвса, которые он получил от Смита и Аттенборо. Совпадая в общих чертах, они сильно разнились в деталях и, если можно так выразиться, в масштабах: в одном случае речь шла о возможности чуть ли не глобальной катастрофы, а в другом — о производстве каких-то паршивых нейтронных пуль и гранат. Такое несходство трактовок намерений и возможностей Вильяма Грейвса не очень удивляло Рене. Если в заурядном уличном происшествии разные люди усматривают различный смысл и массу несходных, а то и противоречивых деталей, то что уж говорить о таком темном и запутанном деле, как дело Грейвса. К тому же и нейтронная пуля, и бомба глобальной мощности могут быть всего лишь разными слепками одной и той же сущности — новооткрытого грейвсита. А вот несходство социальных оценок дела Грейвса Майклом Смитом и Дэвидом Аттенборо было поистине удивительным. Казалось бы, откуда взяться этому несходству? Оба они добропорядочные англичане: один — полицейский, стоящий на страже государственной законности, другой — юрист, сохраняющий интересы одного из столпов государственного механизма — крупного промышленника. И тем не менее один из них считает нейтронное оружие величайшим злом, а другой любовно называет его мечом Господним. Ну не сволочь ли этот ханжа и лиса Аттенборо? Уж если нейтронная бомба и меч, то это — меч дьявола, а уже никак не меч Господень.

Тренер закончил наконец свои наставления, попрощался и, слегка сутулясь и переваливаясь с ноги на ногу, пошел в душевую. Группа спортсменов зашевелилась и, флегматично переговариваясь, пришла в движение: часть потянулась вслед за тренером, а часть осталась. Одни из них принялись прохаживаться по краю бассейна, разминая мышцы, а другие, очевидно самые большие любители поплавать, без промедления кинулись в теплую воду. Среди других был Бенгт Серлин. Его большая светлая голова, то поворачиваясь направо для вдоха, то погружаясь лицом в воду, резала успевшую успокоиться дымящуюся водную гладь. По суетливому напряженному движению рук и неравномерному буруну под ногами чувствовалось, что опыта у него маловато и что плывет он если не в полную силу, то близко к этому. Рене прикинул на глаз его скорость — что-нибудь минута тридцать секунд на стометровке. А Бенгт азартен, это качество присуще не только его шахматной игре, это неотъемлемое свойство его личности. Наверное, это и есть та самая точка опоры, с помощью которой можно перевернуть если не мир, уж куда Рене до Архимеда, то по крайней мере сложившуюся ситуацию. В конечном счете он ведь ничего не теряет. Рене подошел к краю бассейна, на соседнюю с Серлином дорожку, которая, слава Богу, оставалась свободной, и стал ждать.

Бенгт Серлин сделал последний глубокий вдох, коснулся рукой стенки бассейна и довольно ловко вошел в поворот. Дождавшись его толчка ногами, Рене мягко взял старт. Он специально скользил под водой больше, чем нужно, с тем чтобы Серлин опередил его. Расчет оказался верным: повернув голову для вдоха, он увидел светлую голову Серлина ярдах в двух впереди. Подержавшись за ним немного, Рене прибавил скорость и постепенно вышел вперед. Его маневр не прошел незамеченным. Вскоре он увидел напряженное, даже злое лицо Серлина, который изо всех сил тянулся к нему. Внутренне усмехнувшись, Рене старательно замахал руками и в то же время незаметно убавил скорость. Через десяток секунд они поравнялись, ну, а дальше изобразить напряженнейшую борьбу рука в руку, голова к голове — труда не составляло. На финише Рене позволил опередить себя на мгновение, на крохотный сантиметр — это давало больше свободы, независимо от реакции Серлина, например, можно было разыграть обиду и потребовать реванша. Но ничего такого не понадобилось. Серлин заговорил сам.

— А я вас все-таки обставил!

Рене покосился на него, выбросил свое тело из воды и уселся на край бассейна. Серлин плескался на спине, лицо его светилось неподдельным торжеством.

— Обставил, дружище, уж не сердитесь!

Хойл помотал головой, выливая из уха воду, и хмуро заявил:

— Я не в форме. А потом вы плеснули мне в рот водой и сбили дыхание.

Лицо Серлина окаменело, а светлые глаза стали похожи на льдинки.

— Вы хотите сказать, что я это сделал специально? — зловеще спросил он.

Некоторое время Хойл мерялся с ним взглядами, потом рассмеялся:

— Как вам могла прийти в голову такая глупость? Другое дело, что мне просто обидно.

Серлин мгновенно оттаял:

— Это я понимаю. Хотите реванш?

— А если я вас обгоню?

— Это мы посмотрим. Только я передохну, не возражаете?

Рене не возражал, поэтому Серлин выбрался из воды и уселся рядом. Сгоняя ладонями воду с массивного торса, Серлин поглядывал на соседа. Глаза у него были такие светлые, что радужка плохо контрастировала с белком глаза. Хойлу подумалось, что по таким вот светлым глазам очень трудно определить и характер, и настроение человека. То ли дело, когда глаза черные! Тут все на виду, все читается, как в открытой книге: грусть, гнев, любовь или подозрительность.

— Вы ведь не датчанин?

— О нет.

— И не немец, — продолжал гадать Серлин, — не похожи и на англичанина. Наверное, вы из России, там множество самых разных человеческих типов.

Рене засмеялся:

— Не угадали. Я канадец.

Серлин махнул рукой:

— Не могу понять, почему канадцы не любят играть в шахматы?

— Я люблю.

В прозрачных глазах Серлина мелькнуло подобие насмешки, той самой снисходительной насмешки, которая неизбежно сопровождает взаимоотношения профессионала и дилетанта. Он даже хотел сказать что-то, скорее всего о шахматах или о себе, но передумал и сообщил:

— Я передохнул.

— Тогда вперед!

Рене не составило большого труда повторить спектакль-соревнование. Со старта он вышел вперед, потом позволил Серлину догнать себя и, наконец, изобразить напряженнейшую борьбу за каждый сантиметр на финише. Их руки одновременно коснулись стенки бассейна. Серлин тяжело переводил дыхание, лицо его было сердито.

— По-моему, ничья? — осторожно спросил Рене.

Датчанин мгновенно просиял.

— О’кей! Я думал, вы будете спорить. Мы можем повторить, — предложил он великодушно, хотя нетрудно было догадаться — большого удовольствия ему третий старт не доставит.

— Не стоит, — столь же великодушно отказался Рене и с легкой улыбкой добавил: — Ничья с таким гроссмейстером, как вы, разве это не почетно?

— Вы меня знаете?

— Разумеется. По-моему, вы недооцениваете свою популярность.

Серлин нахмурился. Нет, он не обиделся на Рене, его слова были ему приятны. Просто Серлин переживал полосу неудач в своем шахматном творчестве. Дело было не в отсутствии шахматного таланта, а в чрезмерной азартности, в неумении собраться и держать спортивный режим. Не каждому дано быть Капабланкой, а он, увы, после первых по-настоящему блестящих успехов возомнил себя равным гениальному кубинцу. Теперь приходится расплачиваться за легкомыслие и даже заниматься плаванием по совету врача-психолога.

— Шахматисты — не боксеры и не футболисты, — сказал он вслух, — их знают не все, а только любители шахмат. Да еще газетчики.

Он покосился на Хойла и с неожиданной проницательностью спросил:

— Вы репортер?

— Угадали, — не стал скрывать Рене.

— Надолго к нам?

— Это зависит от вас.

Серлин задержал на журналисте взгляд, и Рене подумал о том, как трудно догадаться, о чем думает человек, когда у него такие светлые глаза.

— Предупреждаю, — в голосе гроссмейстера появились холодные нотки, — я не даю никаких официальных интервью. До ближайшего шахматного турнира.

— Но мне нужно от вас совсем не интервью.

— Что же вам нужно? — не без любопытства спросил Серлин.

Ведя этот разговор, Рене с интересом разглядывал плотного рыжеватого мужчину с добродушным и даже глуповатым лицом, сидевшего напротив них. Тело у рыжего было хотя и грузноватое, но тренированное, судя по форме плеч и посадке головы, в недалеком прошлом он занимался или боксом, или борьбой. Плавки у рыжего наимоднейшие: с рисунком, кармашком и широким поясом. В таких плавках проще простого спрятать микроаппаратуру для звукозаписи и фотографирования, если бы это вдруг понадобилось.