Кружась в поисках смысла

Работает ли в "Письмах..." идея несостоятельности интеллигента как человеческого типа? Работает и она. В постоянной истерике начальник лазарета, друг Ларсена, который не в состоянии облегчить страдания и сотой доли своих пациентов и лишь попусту мучается от этого. Спрашивается, что мучиться-то? Не могу, и все... Стреляется Хюммель-старший, поняв, что с гибелью человечества искусство стало ненужным. Подумаешь, картинки да черепки! - вот "мерседес" сгорел - это трагедия... Мечется Ларсен, беспомощный, жалкий, по временам просто тихий помешанный; и последнее, что он слышит от любимой им жены - обвинение. Но вызывает ли эта несостоятельность желание выпустить кишки из "очкариков", чтоб не болтали вздора и не нервировали простых людей? По-видимому, нет. Напротив, "очкарики" вызывают сочувствие, хочется, чтобы они победили тупую стену затянутых в защитные комбинезоны, совершенно спокойных, вполне вооруженных, точно знающих по инструкции, что и когда надо делать... людей. Тоже - людей. А бывает так в жизни - чтобы хороший человек оказывался беспомощным и даже, не ведая, что говорит, причинял другим боль? Да, к сожалению, бывает. А бывает в жизни, что хочется ему все простить и помочь? Бывает, да еще как.

В чем же дело? Почему один и тот же пакет идей, в общем-то не высосанных из пальца, а взятых из реального мира, в одном случае большинством воспринимается как банальность и штамп, а в другом - как вечная истина? Почему в одном случае самые гневные и самые справедливые обвинения в адрес военно-промышленного комплекса пролетают мимо ушей ("Ай, Моська! Знать, она сильна, коль лает на слона..."), а в другом - ни слова не говорится прямо, но фильм идет из страны в страну и борется за мир, против безответственности и злобы, не хуже крупного политика?

Мне думается, что весь фокус в том, что в "Письмах" нигде, ни под каким видом не возникает в качестве призыва идея отказа.

Главные герои фильма не владеют ни машинами времени, ни чудодейственными химикатами. Но средства, которые уже создала наука, они по мере возможности используют в целях, которые считают достойными. Более того, Ларсен в аду ядерной зимы успевает продолжать научную работу, а его коллеги обогащать, всяк на свой лад, умирающую культуру постижением причин происшедшего. И никто не упрекает их за это.

Главные герои фильма не обладают ни эликсиром бессмертия, ни способностью сниться, ни способностью летать. Единственное, что выделяет их из окружающих,- это их талант и громадный потенциал человечности. И они несут его и хранят, не задумываясь о том, что это их крест, и не пытаются его с себя снять. Он заставляет их жить на пределе возможностей, принимать решения и совершать поступки. И они никому не говорят: уничтожьте. И никто не говорит им: станьте как все. А когда нечто подобное пытается произнести Хюммель-младший, мы видим, что здесь всего лишь его личный надлом, его личный крах - и сострадаем ему, но не желаем ему победы над теми, к кому он обращается.

Это все ставит на свои места.

Отказ от того, что дала тебе природа или техника,- всегда трусость и всегда вызывает презрение. Попытка предложить отказ как позитивную программу извращает мир, и даже реально существующую проблему немедленно превращает в надуманную; подсмотренную даже в гуще жизни ситуацию - в анекдотически, смехотворно невозможную; обычный человеческий характер - в донельзя упрощенную маску; любую философскую тираду - в нудный набор общих мест. Всякая попытка научиться применять дар, сколь угодно неумелая и болезненная,- всегда восхождение и мужество, всегда вызывает сочувствие и желание помочь, делает даже простые слова исполненными глубокого смысла, делает даже слабого человека венцом творения.

Любой отказ - это смерть или убийство. Иногда духовное. Иногда и физическое. Ни то, ни другое никогда не удается достоверно выставить в качестве образца поведения.

Мы ни от чего не в состоянии отказаться. Мы должны учиться применять.

-------------------------------------------------------------Круг третий. 1989 ----------------

НА ИЗЛЕТЕ ПЕРЕСТРОЕЧНЫХ НАДЕЖД

__________________ "Фантастика: реальные бои на реальном фронте".- "СИЗИФ", 1991, № 2.

Сейчас, когда, по мнению одних, мы находимся в успешном разгаре перестройки, а по мнению других, ничего существенного, кроме словесной (да еще, увы, огнестрельной) трескотни не происходит, многие невольно задаются закономерным вопросом: насколько в итоге этих усилий, или этих уверток, мы стали ближе к будущему?

О будущем вольно или невольно, мрачно или радужно, думают все. Не может человек жить и не думать о том, что ждет его завтра, а его детей - послезавтра. Кто может - тот не человек. И сама постановка вопроса некорректна, потому что к будущему мы чрезвычайно близки всегда. В сущности, мы и есть будущее. Но в различных людях созревают совершенно различные его варианты.

Будущее - это сложная сумма сегодняшних желаний и поступков. Еще Энгельс в письме Блоху писал: "История делается так, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль. ...Имеется бесконечное количество пересекающихся сил и из них... выходит одна равнодействующая - историческое событие. ...Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в результате получается нечто такое, чего никто не хотел".

Как же добиться того, чтобы результат желаний, стараний и жертв не оказывался раз за разом неожиданным для всех?

История демонстрирует лишь два способа объединения усилий. Один - принуждение. Воля многих обманом и насилием подчиняется воле одного или нескольких, причем эта последняя не нуждается ни в разъяснениях, ни в доказательствах - она лишь доводится до общего сведения в виде фирманов, ордонансов или циркуляров. Чем лучше удается наладить такое объединение, тем быстрее накапливаются ошибки (низы врут верхам об успешном исполнении, поскольку никакая другая информация наверх не проходит, затем верхи отдают новые приказы, исходящие из того, что прежние успешно исполнены, низы врут еще пуще и в итоге никто никого не способен скорректировать) и тем быстрее, после кратковременного всплеска могущества и упоения иллюзорным единством, весь механизм распадается. Другой - убеждение. Множество индивидуальных воль приблизительно на равных взаимодействуют друг с другом и те из них, которые наиболее соответствуют реальной ситуации и оптимальному пути ее развития, оказывают решающее влияние на направленность той равнодействующей, о которой писал Энгельс. Чем лучше удается наладить такое объединение, тем быстрее устраняются возникающие ошибки и тем динамичнее, после более или менее кратковременного разброда и преодоления синдрома "лебедя, рака и щуки", совершенствуется и гуманизируется весь механизм.

Единственный не приводящий к трагедиям способ осуществления желаний, затрагивающих других людей,- это честно рассказать или написать о них так, чтобы эти другие захотели того же, чего хочешь ты.

Мы знаем это из личной бытовой практики. Невозможно сколь-либо долго манипулировать ближним, заставляя его поступать не в его интересах, а в интересах манипулирующего - рано или поздно, но осуществленное путем обмана насилие вскроется, и навсегда наживешь себе врага. Но это же верно и в практике социальной. У государств слишком велик соблазн заставлять своих подданных хотеть не того, что самим подданным нужно, и объявлять их, подданных, собственные желания антигосударственными и, следовательно, в конечном счете пагубными для самих же подданных. Однако как раз в конечном-то счете все обстоит наоборот. В конечном-то счете обман, если он был, и здесь вскрывается. Самые страшные исторические катаклизмы происходят именно тогда, когда государство ухитряется нажить себе врага в лице своего народа.

Проблема осложняется, конечно, тем, что далеко не все желания подданных конструктивны. Они вполне могут быть и эгоистичными, и нечистоплотными, и даже преступными. Но наказывать по уголовному кодексу преступное желание, пока оно еще не вылилось в преступное действие, вряд ли возможно - хотя бы потому, что не все желания высказываются вслух (и именно преступные содержатся в тайне чаще всего). Борьба с действительно пагубными намерениями может проводиться только путем воспитания. Воспитание же, помимо прочего, заключается в непредвзятой, искренней, эмоционально действенной демонстрации последствий, к которым могут привести те или иные желания и воли, если сумеют реализоваться.