Журнал «Если», 1996 № 03

Кирон улыбнулся.

— Да, Элике, все именно так.

— А раз так, — откликнулась она весело, — никто не станет возражать, если мы растянем два месяца до трех! Ни мой отец, ни мастер Хобарт. Все будут радоваться успеху своего замысла. Так вот, на людях я буду надменной мисс Элике, стремящейся во всем тебя унизить. А ты будешь изображать из себя несчастного подмастерья, который терпит все это ради своего будущего. Сумеешь?

— Сумею.

— Хорошо. Сегодня мы займемся набросками, а завтра опять поедем кататься. Конечно, ты опять упадешь. Люди над тобой посмеются, Кирон Голова-в-Облаках — да, я знаю, что тебя так называют, — и ты опять будешь унижен. Сможешь ты это вынести?

— Я смогу вынести обман только ради правды.

— Как ты хорошо сказал, любимый. — Элике снова поцеловала его. — Когда мы останемся одни, по-настоящему одни, ты будешь командовать мною. Я буду целовать твои ноги, если так тебе захочется. Я буду гладить твои волосы, прижимать тебя к себе и наслаждаться твоими прикосновениями.

— Элике, не терзай меня.

— Терзания начнутся потом, Кирон, когда меня уложат в постель к Тальботу, а в твою ляжет Петрина. Сможем ли мы тогда вынести все это?

— Не знаю. — Кирон обнял ее еще крепче. — Знаю только, что немного времени у нас есть. И за это я благодарен судьбе.

— Немного времени… — вздохнула Элике. — Как печально… Я хочу узнать о тебе все. Все, что можно. Ты на самом деле мечтаешь стать художником, как мастер Хобарт? Или у тебя есть что-то еще?

— Больше всего, — промолвил Кирон, лаская ее,

— я хочу летать. Хочу покорить воздух, как это сделали Первые и Вторые Люди. Хочу приблизиться к звездам.

— Кирон Голова-в-Облаках, — прошептала Элике, — я люблю тебя.

10

Брат Себастьян уставился на вытянувшегося на кушетке Кирона без участия, но и без тени враждебности. Приятной внешности человек тридцати или около того лет, брат Себастьян скрывал под благообразной личиной недюжинные честолюбие и жажду власти. Он редко срывался и всегда имел скорбный вид. Людям нравилось, когда он выглядел несчастным.

Сломанная нога Кирона болела нестерпимо. Вправлял ее личный хирург сеньора Фитзалана. Юноша тем не менее пришел к выводу, что специалист он никудышный. С трудом выпрямив конечности, Кирон заметил, что сломанная нога значительно короче. Ему бы очень не хотелось сменить прозвище на Кирон Хромоногий. А потом, кто же пожелает бороться с калекой?

Брат Себастьян пребывал в затруднительном положении. По настоянию мисс Элике Кирона перевезли из дома мастера Хобарта в замок и выделили ему отдельную комнату. Элике нажаловалась на него отцу, высказав предположение, что занятый исключительно собственными проделками Кирон и ногу-то сломал специально, чтобы не делать рисунков и набросков, без которых потом не обойтись мастеру Хобарту. А посему не следует давать подмастерью поблажки; лучше, притащив его в замок, заставить хорошенько потрудиться. Заодно будет ему урок, что от важных дел не улизнуть, сломав ногу.

Сеньор Фитзалан удивленно посмотрел на дочь. Он был умным человеком. Достаточно умным, чтобы понимать, что существуют вещи, которых лучше не знать. А кроме того, мальчишка оказался весьма полезен. Как только Элике получила возможность срывать на нем настроение, она стала заметно мягче. И на время заживления ноги Кирону предоставили место в замке. Так что Себастьян пребывал в затруднительном положении: простолюдин Кирон являлся важной персоной. Во всяком случае на данный период.

— Скажи, брат мой, при каких обстоятельствах ты сломал конечность? Вопрос был чисто риторический: вся округа знала эту историю.

— Я всего-навсего запускал змея, брат Себастьян, — осторожно ответил Кирон.

— Змея? Ты запускал змея? Похоже, меня ввели в заблуждение. Я слышал, что ты летал на змее.

На мгновение Кирон задумался. Брат Себастьян откинул капюшон. Голова его была гладко выбрита, открытое лицо казалось совершенно наивным.

— Это правда, брат Себастьян, — согласился Кирон, — я летал на змее.

— Змей, очевидно, был очень велик.

— Да, брат Себастьян. Это был очень большой змей. Я сделал его.

— А кто помогал тебе в его строительстве, Кирон?

Кирон тщательно обдумывал ответ. Если признать, что Эйлвин достал рыбацкий парус, что они вместе вырезали ивовые прутья, а кузнеца Шолто уговорили выковать крепления на раму, то дело станет весьма напоминать заговор.

— Никто, брат Себастьян. Правда, я уговорил ученика мельника подержать веревку, так ведь этот тупица ни на что не годен, как только молоть зерно. Мне он, однако, помог, несмотря на свою глупость. Откуда же я мог знать, что он устроит панику, когда я поднимусь в воздух.

Монах задумчиво потер подбородок.

— А ведь это и впрямь было зрелище.

— В самом деле, брат Себастьян! — не сдержал восторга Кирон. — Дул сильный ветер с моря, я оторвался от земли, ноги мои заплясали в воздухе, ища опоры, которой не было. Я испытал редкое чувство. Я ведь успел подняться на высоту десяти человеческих ростов, прежде чем петля соскользнула с крюка.

— Тебе повезло, Кирон, что море смягчило твое падение.

— Я специально экспериментировал на берегу.

— Экспериментировал? — Брат Себастьян удивленно поднял брови. «Эксперимент» было опасное слово. От него попахивало костром.

— В том смысле, что я хотел посмотреть, как лучше можно управлять змеем, — поспешно поправился Кирон. — И только.

Брат Себастьян не спеша гладил подбородок. И наконец сказал:

— Змей был сделан из паруса и ивовых прутьев.

— Да, брат Себастьян.

— А рама, как ты ее назвал, имела металлические крепления, изготовить которые мог только кузнец.

— Да, брат Себастьян.

— Это был очень хитрый змей, Кирон.

— Да, брат Себастьян. Хитрый змей.

— И ты придумал его сам?

— Сам.

— А Шолто знал о твоем плане?

— Нет, брат Себастьян.

— А этот мальчик, Эйлвин, только помог тебе держать веревки?

— Да, брат Себастьян.

— Мне рассказали, что ты научил его пользоваться воротом, что позволило управлять змеем без особых усилий.

— Вы очень хорошо информированы.

— И тебе захотелось полетать? Это был по-настоящему опасный вопрос. Кирон прекрасно понял всю его подоплеку.

— Небосвод в самом деле прекрасен, — осторожно ответил он. — Я восхищаюсь им как художник. Особенно едва уловимыми переменами, которые в нем происходят… К еще большей славе Лудда.

Брат Себастьян перекрестился.

— К еще большей славе Лудда, — автоматически повторил он. Выдержав почтительную паузу, брат добавил: — Так ты все-таки хотел полететь?

Нога ныла нестерпимо, пот выступил на лбу, и Кирон не мог поручиться, что выдержит настойчивость проклятого монаха.

— Я восхищаюсь свободным полетом птицы, но не мечтаю отрастить перья. Я человек, брат Себастьян, и принимаю все свободы и ограничения человека.

— Но, Кирон, брат мой, скажи, хотел ли ты полетать?

— Брат Себастьян, я не хочу быть птицей. Монах тяжело вздохнул. Выглядел он неважно.

— Ты настойчиво избегаешь прямых ответов.

— Простите меня. Я полагал, что мои ответы правдивы и точны. Но проклятая нога так болит, что я, очевидно, плохо соображаю.

— Может быть, и так. Я доложу Святому Ордену о нашей беседе, Кирон. Пусть более компетентные люди вынесут свое решение.

— Хорошо, брат Себастьян, — пробормотал Кирон, не видя на самом деле в этом ничего хорошего. — Наверное, моя детская шалость оказалась несвоевременной.

— Змеи и вправду игрушки для детей, Кирон. Ты об этом не забывай. А ты почти мужчина.

— Я запомню.

— Я уйду молиться за тебя. У тебя большое будущее. Мастер Хобарт говорил мне, что ты талантлив. Не навреди себе, Кирон. Хороших художников не так много. А зло постоянно подстерегает нас.

— Я запомню ваши слова, брат Себастьян, и буду размышлять над их мудростью.

— Да пребудет с тобой Лудд, брат мой.