Гость из Космоса

Профессор взвесил в руке черный кусок и стал подбрасывать его на ладони. Кусок оказался легче сухого дерева. Профессор заулыбался.

- Для самоваров, для самоваров, голубчик мой, такой уголь хорош.

Полярник непонимающе смотрел на профессора.

- У нас в Сибири самовары древесным углем ставят, - сказал полярник.

- Вот именно, - многозначительно заметил профессор. - А ну-ка, пойдемте по бережку…

Некоторое время профессор и полярник шли молча.

- Ага! - закричал профессор. - Вот она - тайна вашего угля! - и тронул ногой гладкое, отшлифованное морем бревно с обтолкаными, закругленными концами. Оно лежало у самой воды.

- Плавник? - удивился полярник.

- Ну да! - улыбнулся профессор. - Действительно, на нашем острове скопились остатки растительности, никогда здесь не росшей. Я ломал себе голову, откуда взялся на наносном острове уголь. Теперь я знаю. Он приплыл!

- Как приплыл?

- В течение столетий великие сибирские реки выбрасывали в море стволы упавших в воду деревьев. Стволы выносились сюда, в эти широты. Волны выбрасывали бревна на берег, их засыпало песком. Занесенная песком древесина обугливалась. Правда, обугливание происходило не в таких условиях, как на материке. Потому и уголь здесь скорее похож на древесный, чем на каменный. Проходили столетия. Под давлением волн остров поднимался, поднимая и пласты угля.

- Надо собрать уголь лопатами, а то волны унесут.

- Правильно! Не давайте им уносить того, что они когда-то принесли. Прекрасное топливо, но это не каменный уголь. Если хотите знать, то это… как бы сказать… это «плавниковый» уголь! Конечно, это не «залежи». Его здесь ничтожное количество, да и не может быть больше. Но для зимовки хватит. А в общем любопытно.

Профессор присел на корточки и стал копаться в обнаженном пласте, напевая в седоватые усы. Он был в чудесном настроении.

- Сергей Никанорович! - Гриша в большом не по росту полушубке присел на корточки рядом с профессором. Он заговорил взволнованным шепотом: - Открытие, Сергей Никанорович!

- Да, если хотите, открытие. «Плавниковый» уголь нигде не описан. Открытие сделано здесь на берегу.

- А я в бане сделал…

- В бане? Открытие? - удивился профессор.

- Я, может быть, Сергей Никанорович, ошибаюсь, только не думаю. Когда баню тряхнуло, я сразу себе представил, как берег словно ножом срезается. Ведь остров каждый год со всех сторон уменьшается метров на двадцать, на тридцать?

- Уменьшается, - согласился профессор.

- Что же через несколько десятков лет будет? Остров исчезнет.

- Исчезнет. Но ты не огорчайся. В другом месте море новый остров намоет. Не так давно в море Лаптевых такой остров появился…

- Но если острова исчезают, значит, могла быть и Земля Санникова. И Санников ее видел, и гуси на нее летели, и онкилоны на нее переселялись. Она существовала, а потом ее не стало. Она была исчезающим островом, как этот!

Юноша взволнованно смотрел на профессора.

- Это интересно… «плавниковый» уголь на исчезающем острове, - после долгого молчания сказал профессор. - А ты молодец, Гриша!

Профессор вскоре уехал в Москву, обещав написать в своей новой книге про гипотезу Гриши о Земле Санникова…

Старший помощник капитана, который рассказал нам эту историю, стоял на капитанском мостике.

- Вот он, остров Исчезающий, - сказал он, передавая мне бинокль. - На фоне берега можно различить «Георгия Седова».

Я рассматривал загадочную сушу, когда-то поднявшуюся над поверхностью моря и теперь снова растворяющуюся в нем.

Это был продолговатый остров в несколько километров длиной и километра в три шириной. Я побывал на нем. Он покрыт кое-где бедными травами. Когда идешь, ноги вязнут в песке.

Я видел, как обрушивается в море берег. На срезе виднеются черные полосы. Это «плавниковый» уголь. Кусок его мне удалось привезти с собой в Москву.

Бродя по берегу, я думал о «Земле Санникова» и о том, сколько еще десятилетий просуществует этот остров.

Гриша - метеоролог полярной станции - увлеченно говорил мне:

- Можно укрепить берег, не дать ему оттаять. Пусть Земля Санникова исчезла, но теперь ни одна, даже самая малая пядь советской земли, если мы захотим, не исчезнет. Ведь тут уголь… - добавил он.

Гриша проводил меня на берег, где нас ожидал катер «Петушок».

Льды и лодка

Впервые на катер «Петушок», известный мне по рассказам штурмана, я вступил с парадного трапа «Беломорканала».

Парадный трап - это наклонная лестница со ступеньками и перилами. «Петушок» должен был доставить нас на ледокольный пароход «Георгий Седов».

Но вот передо мной шторм-трап «Седова». Это веревочная лестница, опускающаяся прямо по борту.

Стоя на палубе катера, я выжидал момент, когда волна подбросит катер вверх и можно будет ухватиться за перекладину.

По сравнению с гигантом «Беломорканалом» «Седов» казался совсем маленьким.

Вслед за Нетаевым я все-таки ухитрился подняться на борт корабля. Здесь все было просто и не так блестело, как на «Беломорканале», но выглядело по-домашнему уютно.

Встретил нас пожилой моряк в брезентовом плаще, сухощавый, плотный, с поседевшими висками.

- Можно пройти к капитану? Меня назначили его третьим помощником, - обратился к нему Нетаев.

- Я и есть капитан, - тихим голосом сказал моряк. - Зовут меня Борис Ефимович. - Он мягко улыбнулся.

Каюта третьего помощника уже ждала Нетаева. Я хотел поселиться у него, но радостно хлопотавший Борис Ефимович и слушать не хотел и поселил меня в салоне, смежном с его каютой.

Несколько месяцев я прожил рядом с капитаном «Седова».

Он никогда не затворял дверь в свою каюту. Часто я видел, как он ночью или днем на короткое время ложился отдохнуть, но никогда этот человек, вечно бывший начеку, не позволял себе раздеться. Большую часть времени он проводил на мостике. Это был искуснейший полярный навигатор. Он знал повадки льдов и ветров. Иногда, сидя над картами ледовой разведки, он выбирал кружной путь, чтобы миновать льды, иногда же устремлялся к ним, как к друзьям. Это бывало, когда море разгуливалось и наш корабль начинало валить с боку набок, чего Борис Ефимович терпеть не мог. Он очень боялся за свои плавсредства: кунгасы и катер «Петушок». Потерять их - означало сорвать весь полярный рейс: ни на один остров не попадешь.

Мы направлялись к Дальней Земле, к острову Домовитому.

Борис Ефимович тонкий музыкант. Он чудесно играл на аккордеоне. Однажды я заслушался его, совершенно забыв, где мы находимся. Вдруг корпус судна содрогнулся. Капитан отбросил аккордеон.

- Что он делает? Что он делает? - гневно закричал он и побежал на капитанский мостик.

Я поднялся следом за ним. Вокруг были сплоченные льды. Корабль только что вошел в них.

Впервые я видел столько льдов. Гигантское взломанное ветром и волнами поле уходило за горизонт.

Так вот куда отступили льды, которые некогда, в давние ледниковые времена, властвовали над землей, спускались на равнины Европы. Вот они где, оттесненные солнечным теплом, но не уничтоженные, не расплавленные!

Могучие, тяжелые льдины мерно поднимались и опускались. Казалось, ледяное поле дышит, давя волны своей тяжестью.

Когда-то такие льды заставляли поворачивать вспять заморских исследователей, объявивших Северный морской путь непроходимым. А вот советский моряк, Борис Ефимович, сам шел к льдам, не боялся их, знал, что они смиряют штормовую волну…

- Разве можно ударять так форштевнем? - отчитывал капитан штурмана Нетаева. - Раз навсегда запомните - не бейте сами льдин, вызывайте меня. Ведь корабль старенький… теперь вот проверяй заклепки во всех швах!

- Это же ледокольный пароход. Льдина легко раскололась, - оправдывался смущенный Нетаев, не зная, куда деть глаза.