Миры Пола Андерсона. Том 19

— Таков наш идеал, — усмехнулась Эльфави. — Но боюсь, в сред­нем на Гвидионе идеалы воплощаются в жизнь не лучше, чем в других местах Вселенной. — Она опустилась на колени и стала рвать мелкие белые цветы. — Я сплету тебе гирлянду из жюля, — сказала она. — Это знак дружбы, ведь жюль цветет, когда начина­ется сезон роста. Как я красиво и гармонично поступаю, не правда ли? Но если бы ты спросил растение, оно бы, возможно, с этим не согласилось.

— Спасибо, — выдавил из себя ошеломленный Тольтека.

— Птица-Девушка носила венок из жюля, — сказала Эльфави. Тольтека уже знал, что у гвидионцев цитирование мифа используется для завязывания всех бесед, как у лохланцев — с вопроса: «Как здоровье твоего отца?» — Поэтому я сегодня и танцевала в костюме птицы. Сейчас ее время года, а сегодня день Речного Мальчика. Когда Птица-Девушка впервые увидела Речного Мальчика, он по­терялся и плакал. Она отнесла его домой и вручила ему свой венец. — Эльфави оторвалась от работы и подняла на Тольтеку глаза. — Это миф нынешнего времени года, — объяснила она. — Дожди и на­воднения в низинах кончаются, кругом солнце и цветущий жюль. Есть в этом мораль, которую так любят нам читать старцы, есть и еще сотня возможных истолкований. Вся легенда слишком сложна, чтобы рассказывать ее в такой теплый день, хотя эпизод с Деревом Загадок — это одна из лучших наших поэм. Но мне нравится пред­ставлять историю в танце.

Эльфави замолкла, лишь ее руки быстро сновали в траве. Не зная, что сказать, Тольтека указал на высокий куст, усыпанный бутонами.

— Как это называется? — спросил он.

— Тот, у которого пятиугольные листья? А, это бэйлов куст. Он растет повсюду. Ты наверняка видел такой же у дома моего отца.

— Да. Он, должно быть, фигурирует во множестве легенд.

Эльфави замерла. Потом взглянула на Тольтеку и отвела глаза.

На мгновение ему показалось, что эти синие, как вечернее небо, глаза ничего не видят.

— Нет, — отрывисто сказала она.

— Как? Но я думал... мне казалось, на Гвидионе у каждой вещи есть символическое значение. Обычно таких значений не одно, а несколько.

— Это всего лишь бэйлов куст, — произнесла Эльфави голосом, лишенным всякого выражения. — И больше ничего.

Тольтека поспешил прекратить расспросы. Должно быть, это табу... хотя нет, гвидионцы свободнее от безосновательных запре­тов, нежели даже его соплеменники. Но если она принимает это близко к сердцу, лучше не настаивать и сменить тему.

Девушка закончила работу, вскочила на ноги и набросила венок ему на шею.

— Ну вот! — засмеялась она. — Подожди, постой, он зацепился за ухо. Вот теперь хорошо.

Тольтека указал на вторую сплетенную ею гирлянду:

— А эту ты хочешь надеть на себя?

— Нет, что ты! Гирлянда из жюля всегда предназначается для других. Это для Ворона.

— Что?! — Тольтека оцепенел.

Она снова залилась краской, отвернулась и посмотрела в сто­рону гор:

— В Звездаре мы немного сблизились. Я возила его на машине* показывала город. А еще мы гуляли.

Тольтеке вспомнились те длинные лунные ночи, когда ее не было дома. Сколько их было! Он сказал:

— Мне казалось, Ворон не в твоем вкусе, — и про себя отметил, как резко прозвучал его голос.

— Я его не понимаю, — прошептала она. — Хотя нет, в неко­тором смысле понимаю. Так же, как я смогла бы понять бурю.

И она пошла назад, к лагерю. Тольтека поневоле двинулся сле­дом. Он с ожесточением произнес:

— Мне казалось, ты менее, чем кто-либо на свете, способна поддаться на такой душевный блеск. Воин! Наследственный аристо­крат!

— Этого я в нем не понимаю, — сказала она, по-прежнему не решаясь посмотреть ему в лицо. — Убивать людей или заставлять их выполнять твои приказы, как будто это машины... Но на самом деле он не такой. Правда, не такой.

Некоторое время они шли в молчании, которое нарушали только топот ботинок и шорох сандалий. Наконец она пробор­мотала:

— Он постоянно живет среди Ночных Ликов. При одной только мысли об этом меня охватывает немыслимый ужас, а он — он мо­жет это терпеть.

«Ему это нравится», — хотелось проворчать Тольтеке. Но он вспомнил, что уже наговорил о Вороне много плохого за глаза, и сдержался.

5

Вернувшись, они обнаружили, что большая часть экспедиции, надев темные наглазники для защиты от слепящего дневного света, спит. Часовой отсалютовал им, подняв вверх стрелу. Эльфави по­шла на край лагеря, где расстелили спальные мешки трое лохлан- цев. Коре похрапывал, не выпуская из рук винтовку; Вильденвей казался таким юным и беззащитным, что его хвастовству о крова­вых битвах, которое Тольтека слышал на корабле, верилось с трудом. Ворон бодрствовал. Сидя на пятках, он хмуро перебирал ворох фотографий.

При виде Эльфави на его лице появилась улыбка; даже Тольтеке показалось, что он искренне рад ей.

— Какая удача! — воскликнул он. — Присаживайся! У меня как раз чай на углях вскипел.

— Нет, спасибо. Мне нравится эта штука, которую ты называ­ешь чаем, но он не даст мне заснуть. — Опустив глаза, Эльфави стояла перед Вороном в нерешительности, в опущенной вниз руке покачивался венок. — Я только...

— Никогда не становись между человеком из этноса Дубовой Рощи и его чашкой чая, — сказал Ворон. — Приветствую вас, гос­подин инженер.

Эльфави так и вспыхнула.

— Я только хотела тебя на минутку увидеть, — пробормотала она.

— А я тебя. Кто-то говорил, что этот район когда-то был насе­лен, а недалеко отсюда на гребне холма я заметил следы жилья. Поэтому я прогулялся туда с фотоаппаратом. — Ворон выпрямился и разложил веером свои самопроявляющиеся пленки. — Когда-то там был хутор, несколько домов и хозяйственные постройки. От них мало что уцелело.

— Да. Они давно заброшены. — Эльфави подняла венок и снова опустила.

Ворон пристально посмотрел на нее и поправил:

— Уничтожены.

— Да? Ну конечно. Я слыхала, здесь опасно. Вулкан...

— Это не стихийное бедствие, — перебил ее Ворон. — Я могу отличить. Мы с солдатами расчистили кусты переносным лазером и покопались в земле. У этих строений были деревянные крыши и балки, они обгорели. Мы нашли два почти целых человеческих скелета. У одного из них был раскроен череп, у другого между ребрами торчала ржавая железка. — Он поднес снимки к ее гла­зам. — Видишь?

— Ой! — Она отшатнулась и невольно поднесла руку к губам. — Что...

— Все кругом твердят мне, что на Гвидионе люди никогда не убивали людей, — металлическим голосом продолжал Ворон. — Это не просто редкость, о таком здесь совершенно не известно. И тем не менее когда-то этот хутор подвергся нападению и его сожгли.

Эльфави шумно перевела дыхание. Между тем Тольтеку затопи­ла горячая волна гнева.

— Слушай, Ворон! — бросил он. — Ты можешь сколько угодно изводить несчастных лохланских крестьян, но...

— Не надо, — попросила Эльфави. — Пожалуйста.

— Все ли дома здесь разделили ту же судьбу? — Ворон бросал эти вопросы ей в лицо негромко, но они все равно звучали как выстрелы. — Выходит, люди покинули эти холмы из-за того, что жить в изоляции опасно?

— Не знаю. — Эльфави никогда еще не говорила таким срыва­ющимся голосом. — Я... как-то видела развалины... никто не знает, что с ними случилось. — И вдруг она вскрикнула: — Ты же знаешь, история рассказывает не обо всем! А ты сам, тебе известны все ответы на все вопросы о твоей планете?

— Конечно, нет, — ответил Ворон. — Но будь это моя планета, я бы по крайней мере знал, почему все дома здесь построены как крепости.

— Как что?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Но ты меня уже об этом спрашивал... я тебе все рассказала, — запинаясь, проговорила она. — Прочность дома, прочность семьи... это символ.

— Я слышал этот миф, — сказал Ворон. — Ты меня также уве­ряла, что никто не понимает мифы буквально, они — всего лишь поэтические абстракции. Ваша прелестная сказочка об Анрене, создавшем звезды, не помешала вам прекрасно овладеть астро­физикой. Итак, от чего вы защищаетесь? Чего вы боитесь?