Час Предназначения

Лично мне хотелось залезть в костер и сгореть дотла. Мало того что приходилось выслушивать заявления жрицы, будто она лично ответственна за солнцестояние, так еще и эта тварь сообщала идиотские версии старых добрых историй…

Да, всем хорошо известно, что выставить богов в смешном свете совсем нетрудно. Достаточно лишь доли сарказма, немного преувеличений и желания быть вульгарным. Вместо того чтобы продекламировать: «Госпожа Листва облачилась в свои ярчайшие одежды в тщетной попытке вновь разжечь страсть Господина Ветра», можно просто сказать: «Госпожа Листва вырядилась как последняя шлюха, но у Господина Ветра все равно на нее не встало».

Но это чересчур по-детски. Так может вести себя тринадцатилетняя девочка, желая показать мальчишкам, на какие дерзости она способна. Когда становишься старше, начинаешь содрогаться при воспоминании о своих словах и поступках; впрочем, даже если тебе известно, что смена времен года происходит из-за наклона оси вращения планеты к ее орбите вокруг Солнца, старые истории все равно что-то для тебя значат. Почему бы не исповедаться Госпоже Ночи, когда не можешь понять причину постоянных неудач в любви? Может быть, она и не самая мудрая, зато умеет хранить тайны. А выходя в море на лодке, ты по десять раз на дню беседуешь с Господином Ветром… естественно, уважительно, ибо у него дурной характер, но если хорошо попросить, он может подарить тебе легкий бриз или лишние полчаса до начала шторма.

Боги – это не шутка; они каждодневно ходят среди нас, только мы далеко не всегда их замечаем. И оскорбить их – то же самое, что оскорбить свою семью.

– Не буду больше тебя задерживать, – сказал наконец Рашид. – Продолжай свой танец.

К тому времени я сидел спиной ко всем троим, пытаясь делать вид, будто не слышу их беседы. Собственно, почему я до сих пор был здесь, вместо того чтобы бежать в поселок и сообщить о нейт? Впрочем, если бы кто-то меня спросил, я мог бы сказать, что не хотел оставлять Смеющуюся жрицу одну с чужими, что я хотел понаблюдать за ними и послушать, о чем они говорят, пока не пойму, что у них на уме. Но на самом деле Каппи лишила меня шанса совершить благородный поступок, и вряд ли стоило надеяться на то, что новая возможность подвернется. Так что я попросту убивал время, тыкая в огонь палкой. Я смотрел, как палка вспыхивает, затем гасил ее, воткнув в землю, затем снова совал в костер. Развлечение было не слишком захватывающим, но другого все равно не находилось. На плечо мне опустилась чья-то рука – Лита.

– Пора начинать. Прошу тебя…

Рашид ждал моего ответа, занеся карандаш над блокнотом. Одна половинка меня стремилась кинуться сломя голову в лес, послав их всех к дьяволу; вторая же готова была сделать что угодно, о чем бы ни попросила жрица, лишь бы показать этим чужакам, что тоберы всегда вместе и друг друга в беде не бросают.

– Конечно, – кивнул я. – Что мне нужно делать?

– Танцевать – вот, собственно, и все.

Она протянула руку, помогая мне встать. Я взял ее, но поднялся сам – жрица была настолько маленькой и хрупкой, что иначе я бы просто ее опрокинул. Когда мы оказались рядом, ее макушка едва доставала мне до подбородка – невысокая седая женщина, которая через несколько лет могла вполне стать прапрабабушкой. Однако она крепко держала меня за руку, обняв другой за талию – так, как это делала Каппи на воскресных танцах, когда я откладывал скрипку и выходил с ней на площадку. Мгновение спустя Лита положила голову мне на грудь.

В последние месяцы мне удавалось избегать танцев с Каппи, и сейчас неуютно и странно было ощущать рядом с собой теплое прикосновение Литы. В конце концов, должны ведь церемониальные танцы хоть чем-то отличаться от воскресных танцулек? Церемониальные танцы должны были быть… целомудренными. В том, как жрица прижималась ко мне, было куда больше священной мужской-женской двойственности, чем я ожидал.

– Давай, – сказала Лита, крепко обнимая меня. – Нужно танцевать.

Я осторожно обнял ее. Она подтолкнула локтем мою правую руку вниз, так что моя ладонь оказалась на волосок от ее ягодиц.

– Как я понимаю, – обратился Рашид к жрице, – ты изображаешь Госпожу Ночь, а юноша – Господина Дня?

– Именно так, – последовал ответ через плечо. – Давай, дорогой, – повернулась она ко мне, – не разочаровывай меня. Мы танцуем. Держи меня как полагается.

С некоторой неохотой я сжал ее чуть сильнее, Лита наклонилась ко мне – так, как женщина наклоняется к мужчине, когда у нее не хватает терпения на предварительные формальности.

– И этот танец, – снова заговорил Рашид, – каким-то образом передает энергию… космическую силу… нечто мистическое… от Господина Дня к Госпоже Ночи, чтобы восстановить равновесие света и тьмы?

– Ты говоришь, будто Патриарх! – возмутилась жрица. – Этот танец уходит своими корнями в древние времена Тобер-Коува, еще до появления Патриарха. В нем нет ничего двусмысленного, он лишь восстанавливает порядок вещей.

– Каким образом?

– Слова ничего не объяснят, – раздраженно отозвалась она. – Лучше помолчи. Слова лишь мешают.

Пожав плечами, Рашид уселся на краю невысокой каменной осыпи. Бозель расположилась у ног хозяина, прислонясь к его закованному в латы бедру в позе, явно рассчитанной на то, чтобы меня оскорбить. Впрочем, внимание мое было приковано вовсе не к ней, а к толчкам стручков на поясе Литы, похрустывавших о мой пах.

Мы медленно начали танец, обняв друг друга, словно любовники. Никакой музыки, не было слышно вообще ни звука, кроме потрескивания костра. Сначала я танцевал с открытыми глазами, глядя на темные деревья вокруг, изо всех сил стараясь не замечать Рашида и Стек. Глаза Смеющейся жрицы были закрыты, и на ее морщинистом лице играла тень улыбки – видимо, ей грезились другие танцы, другие мужчины или, возможно, другие женщины из ее давно минувших мужских лет.

Я попытался представить себе прошлые танцы с Каппи и другими, подумать о чем-либо другом, кроме запаха увядших ромашек в волосах Литы, а также то и дело щекочущих мою грудь звериных когтей.

Мы медленно покачивались, переступая с ноги на ногу то вперед, то назад… Собственно, это был даже не танец, в нем не было четких движений, определенного ритма, просто медленное перемещение туда-сюда. Следует ли вести ее в танце, ведь я был мужчиной? Но когда я попытался направлять наши движения, мы начали наступать друг другу на ноги, и ладонь Литы, лежавшая на моей спине, сжалась в кулак.

Я полностью отдался ее воле.

Шло время. Костер превратился в угли. Постепенно я перестал ощущать когти на моем поясе, стручки и все прочее, оказавшееся между нашими плотно прижавшимися друг к другу телами. Лита и я танцевали в полной темноте, одни среди деревьев. Отвлекающие мысли о Рашиде, Стек и Каппи куда-то исчезли, и я перестал о чем-либо беспокоиться, о чем-либо думать, перестал ощущать течение времени – но танец продолжался.

Двое в спящем лесу.

Шаг туда – шаг обратно в тишине и темноте.

В какой-то момент мы остановились – не потому, что так решил кто-то из нас, а потому, что танец просто закончился, и мы еще несколько секунд или минут стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Потом мы разошлись, удивленно моргая, словно проснувшиеся дети. Я подумал о том, что, может быть, нужно поклониться и сказать: «Спасибо». Но все мое тело словно налилось свинцом, и я не в состоянии был произнести ни слова. Я медленно отвернулся к деревьям, чтобы не видеть Литу, не видеть Рашида и Стек, о чьем присутствии только что вспомнил. Несмотря на тепло середины лета, я чувствовал себя замерзшим и… голым.

Жрица ткнула в костер палкой – возможно, хотела пошевелить угли, а может быть, чувствовала себя так же, как и я, и ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Наконец она пробормотала, не поднимая головы от углей:

– Все. Конец.

– Все? – спросил Рашид. – Это вся церемония?

– Да, вся, – ответила женщина, голос ее звучал сдавленно, и я почему-то забеспокоился, что она может сердиться на меня.