Любовница Леонарда (СИ)

— Дура ты, крошка! — ее голосок был снисходительно-елейным. — Да я скажу Павлуше, что ты просто хочешь мне досадить, вот и придумала эту историю с Короленко.

— А я приведу Евдошку, она все подтвердит! — не сдавалась девушка.

— Да кто ж поверит этой старой ведьме? — изумленно вскричала Райка. — Павлуше будет совершенно ясно, что вы с ней в сговоре.

— Посмотрим…

— И смотреть нечего!

Архелия подошла к самому столу и, с брезгливостью взглянув прямо в глаза наглой дамочке, обронила:

— Ты так в этом уверена?

— Абсолютно! — злобно отрезала Сысоева. И, вскочив с табурета, неожиданно выпалила в лицо несколько опешившей девушке: — Я тебе этого не прощу! Ты у меня, зараза, быстро окажешься в Полтаве, возле своей придурковатой бабули!

Молодая хозяйка вытерла ладонью лицо, на которое попали капельки слюны изо рта Райки, и, превозмогая дрожь в голосе, тихо, но твердо произнесла:

— Пошла вон, грязная сучонка!

— Что?! Как ты меня назвала?! — взревела гостья и, смахнув со стола на пол горку перемытых тарелок, бросилась в прихожую. — Ну, все, тебе кранты!

Оставшись одна, Архелия минут пятнадцать сидела на табурете у стола, стараясь успокоиться. Затем взяла веник и совок и принялась убирать осколки посуды, разлетевшиеся по всей кухне.

Райка нанесла упреждающий удар: что-то такое наговорила отцу про дочь, что тот, влетев вечером в дом, осыпал ее отборной бранью и надавал пощечин.

— Собирай вещи и дуй в Полтаву! — орал он, как полоумный. — Чтобы завтра же духу твоего не было в этом доме!

Приложив к разбитой губе бумажную салфетку, Архелия стояла посреди кухни и еле сдерживала слезы. Ее грудь высоко вздымалась, а лицо было бледным, как полотно.

— Никуда я не поеду! Слышишь, никуда! — заявила она, исподлобья глядя на Павла.

Он подскочил, вырвал из ее рук окровавленную салфетку и, толкнув в грудь, прокричал:

— Не смей мне перечить! Не доводи до греха, чертово отродье!

Девушка вскинула голову и твердо отчеканила:

— Ударишь меня еще раз, и я вызову милицию!

— Что?! — на лице отца отразилось крайнее изумление. — Ты что говоришь? Как ты… как смеешь?

— А ты как смеешь избивать меня? — спросила она, печатая каждое слово. — Связавшись с этой дрянью, ты превратился в зверюгу! Сысоева вертит тобой, как хочет! Сегодня из-за нее ты разбил мне лицо, а завтра она прикажет зарезать меня, и у тебя, старого кобеля, променявшего родную дочь на поганую шлюху, не дрогнет рука! Поэтому я просто обязана остановить тебя, пока не поздно! Я напишу заявление и в милицию, и в прокуратуру.

Никогда прежде не слышал Павло таких дерзких речей от дочери. И даже не предполагал, что она способна на столь отчаянный отпор.

Он стоял в двух шагах от Архелии и беспомощно ловил ртом воздух, не понимая, что происходит и почему еще недавно робкое и покорное дитя вдруг проявило такую невиданную смелость?

— Плевал я на милицию! — наконец, произнес отец сдавленно. — У меня там все свои…

— Да пусть только попробуют не принять меры к распоясавшемуся садисту! — глаза девушки горели, как два угля, окровавленные губы подергивались, а руки мелко дрожали. Ей с трудом удавалось удерживать равновесие — ноги от нервного перенапряжения подкашивались. — Тогда я лично поеду в область и добьюсь, чтобы меня принял самый главный милиционер. И в газеты пойду, пусть напишут, как наша милиция за взятки покрывает истязателей собственных детей.

— Я - садист? Истязатель? — горячим полушепотом спросил он. — Я, твой родной отец, садист и истязатель?!

— Ты был другим, нормальным человеком, пока не пошел на поводу у Сысоевой, — девушка не выдержала, сделала шаг к столу и опустилась на табурет.

Павло тоже сел и долго молчал, уставившись в одну точку на полу. Потом налил себе в чашку взвара из графина, стоявшего на столе, выпил и задумчиво проговорил:

— Ну вот, дожил…

— А что ты хотел? — отозвалась Архелия со вздохом. — По-твоему я должна безропотно терпеть твои побои, ругань? Ты дошел до того, что уже выгоняешь меня из дому! А вправе ли ты это делать? Я ведь здесь родилась, выросла. В конце концов, это и дом моей матери. После ее смерти какая-то часть маминого наследства должна быть моей, разве не так? Любой суд будет на моей стороне…

Отец смотрел на дочку широко открытыми глазами, в которых все еще гнездилось удивление, и указательным пальцем правой руки рассеянно потирал переносицу.

— Да живи! — прохрипел он. — Но коль такая умная, зарабатывай себе на хлеб сама! Иди, трудись!

— А я не работаю? — вскричала девушка. — Кто управляется возле скотины, кто стирает тебе, готовит еду?

Павло рубанул рукой воздух:

— Теперь все будет делать Раиска!

— Ты думаешь, она станет тут на тебя батрачить? — Архелия поднялась, ногой задвинула табуретку под стол и, подойдя к мойке, ополоснула руки и смыла кровь с лица.

— Не батрачить, а исполнять обязанности хозяйки! — хмуро изрек отец. — А тебе лучше бы уехать в Полтаву, к бабке Настасье, да подготовиться к учебе. Все равно ведь двум хозяйкам в этом доме не бывать. Останется одна! И я свой выбор сделал…

Девушка на эти слова ничего не ответила. Молча постояла возле мойки и направилась в прихожую. Уже оттуда бросила:

— Еда на плите! В двух кастрюлях.

О том, что Павло купил дорогой автомобиль и будет оформлять на него дарственную Сысоевой, Архелия узнала в магазине от бабы Симы Воропайши.

— Так что там твой родитель, совсем с ума сбрендил? — спросила она, щуря подслеповатые глазенки. — Уже начал свое добро проституткам раздаривать?

— О чем вы, бабулька? — не поняла Архелия.

— А ты чего, не в курсе, что ли? — Воропайша достала из кармана своей старой-престарой плюшки застиранный носовой платочек, вытерла им слюнявый беззубый рот и просветила: — Часа полтора назад твой папаня пригнал из Полтавы новехонькую машину. Длинная такая, красная! Она сейчас стоит возле конторы.

— А почему вы думаете, что батька ее для Сысоевой купил? — кисло усмехнувшись, спросила девушка. — Может, для самого себя? Он ведь недавно продал свою старенькую "Ауди" и остался без автомобиля.

— Да только что в магазине была Манька — Райкина матушка, — пояснила баба Сима. — Хвасталась тут, говорила, что теперь ее дочка будет как настоящая краля — вся в золоте и на колесах. Сказала, что завтра Павло едет с Райкой в район, чтобы оформить дарственную на машину.

Это известие больно ранило Архелию. Не то, чтобы ей было жалко денег, просто поражала батькина безрассудная щедрость. Еще даже не расписались с Сысоевой, а он швыряется сумасшедшими суммами, делает такие царские подарки. Вне всякого сомнения, это она подбила отца купить ей легковушку. Что же эта сволочь начнет требовать, когда станет его законной супругой?

— Неужели это все правда? — машинально проговорила девушка, нервно теребя бегунок молнии на своей джинсовой курточке.

Воропайша возмущенно сплеснула руками:

— Да я что, по-твоему, брехуха? И ткнула скрюченным пальцем на курносую продавщицу, молча взиравшую на них из-за прилавка. — Тонька, а ну, поведай этой неверующей, что тут Манька сейчас болтала!

— Да то и болтала, что ее Райка теперь первая мадам в Талашковке! — отозвалась продавщица тоненьким голосочком, никак не вязавшимся с ее заплывшей жиром физиономией.

— Ты, Тонька, все расскажи! — бабка потянула Архелию за рукав к прилавку.

Продавщица ухмыльнулась, сверкнув золотым зубом, и пропищала:

— Манька говорила, что самый богатый фермер в округе Павло Гурский будет теперь ее зятем, и Райка станет кататься, как сыр в масле! Она уже решила купить себе кирпичный дом покойной Дуняши Заблоцкой, который второй год стоит с заколоченными ставнями, и переделать его на забегаловку. А в летней кухне планирует открыть скобяную лавку. Вроде как Павло уже дал Дуняшиной дочке задаток за дом.

Купив пачку соли, бутылку уксуса и две селедки, за которыми, собственно, и приходила в магазин, девушка в расстроенных чувствах вышла на улицу. Ноги понесли ее домой не напрямик, а в обход, через две улицы, мимо отцовой конторы.