Все демоны моего мужа (СИ)

Лия, через несколько лет после того как я получила синюю корочку диплома о своем начальном музыкальном образовании, сказала странную для меня в тот момент фразу: «Зачем ты все время приносишь себя в жертву?». Кажется, сказала она это именно по поводу лет, проведенных на ненавистных мне уроках музыки. Потом, много лет спустя, я иногда возвращалась мысленно к этой фразе. По всяким разным поводам. Гитару я забросила совершенно.

Олег же играл феноменально. Слышала я звучание его гитары всего один раз, но этого хватило, чтобы понять: он — виртуоз высокой пробы. В тот момент Олег думал, что его никто не видит, забыл, наверное, что я сидела за стеллажами, плотно заставленными книгами. В тот раз на глаза мне попалась растрепанная «Папа, мама, восемь детей и грузовик» Анне-Катрине Вестли, очередной прекрасный привет из детства. Я погрузилась в обнаруженное сокровище с головой, когда вдруг в мерном деловом гуле магазина услышала сначала тихие ноющие звуки настройки гитары, затем робкий перебор, который становился все звонче и ярче.

Олег играл явно фламенко. Это была какая-то очень интимная композиция, то, что касалось только его самого, чем он явно никогда не поделится даже с самыми близкими людьми. Нежные переливы стонущей души, переходящие в страсть, агрессию, напор. Из-под пальцев букиниста вырывались то нежные флажолеты, то сочное, полное жизненного напора тремоло. В Олеге явно клокотало, сметая преграды, вырывалось наружу в пыльное пространство букинистического магазина то, что испанцы называют «дуэндэ» — темная сила, зреющая в недрах любой человеческой души, превращающая любое произведение в магию, а просто отработанную технику игры на гитаре — в истинное искусство. То, чего мне никогда было не достичь, даже после многих лет занятия в музыкальной школе.

Олег играл фламенко. Музыку, преодолевающую беспощадные базисные правила жизни, древнее искусство сжигание темного начала в себе самом через боль, крик и страсть. Он кричал без слов, только одними прикосновениями пальцев к струнам, словно одной только внутренней силой преодолевая немоту, разделяя этим бессловесным надрывом мир на две части — живое и мертвое. Причем живое в его игре было неведением, безмятежным сном детства, а мертвое — все, что происходит при пробуждении. Любовь, страсть, кровь, движение. Перевернутый мир, который обрушивался на меня с каждым новым причудливым изгибом движения звуков, все дальше и глубже впутывал мои вены, сосуды, сухожилия, в рисунок, который проявляла на доселе безжизненном фоне пресного существования гитара. В тот момент, когда казалось, что от меня уже совсем ничего не осталось, что я вся растворилась в гитарных арпеджио, лигадо и тирандо, Букинист так же внезапно как начал, перестал играть. Я выпала в реальный мир в тот момент, когда сомкнулась граница жизни и смерти, и обнаружила, что сижу, все так же сжимая в руке детскую книгу, тяжело дыша, словно только что пробежала невероятный марафон.

С последним яростным аккордом в магазине наступила звенящая трепетная тишина. Она была настолько значительной, что словно давила на виски, на руки, плечи, обездвиживала все тело. Так мы с гитаристом сидели по разные стороны стеллажа минут десять. Потом, когда тишина немного отпустила, в приоткрытое окно стали вливаться птичьи трели, казавшимися такими слабыми и даже безжизненными по сравнению со все испепеляющей музыкой. Затем послышались вдалеке с шоссе звуки автомобилей. Они, наоборот, казались слишком живыми, слишком плотскими и приземленными, даже грубыми.

Настолько гитарные переливы, наполнявшие магазин ещё несколько минут назад, были настоящими и идеальными, что настоящее звучание реального мира казалось теперь подделкой. Я выдохнула наконец-то полной грудью. И тихонько вышла из-за книжного стеллажа.

Олег сидел как безвольная тряпичная кукла, свесив руки на деке гитары, склонив безжизненно голову к плечу. Я тихонько кашлянула, и он взвился, будто это был не чуть слышный предупреждающий звук, а внезапный ор пожарной трубы, нацеленной прямо ему в ухо.

— Ты... Ты здесь, — утверждающе и немного виновато произнес он.

— Извини, — сказала я. — Ты прекрасно играешь.

Тут же поняла, что одним словом я просто не могу определить чувства, которые его игра вызвала во мне, и добавила:

— Сказочно. Волшебно. Страшно.

Олег сделал предупреждающий знак рукой, чтобы я замолчала.

— Не надо, — он скривился, словно я сделала ему больно. — Пожалуйста, не говори ничего больше.

— Почему? — удивилась я. — Ты действительно играешь гениально. Я не просто так говорю, чтобы сделать тебе приятное. У меня пусть и начальное, но есть музыкальное образование. Могу оценить и технику, и драйв, и внутреннее наполнение. И ещё что-то, неподдающееся определению.

— Никогда не играю на людях. А теперь практически вообще не играю. Не знаю, что на меня сегодня нашло. Не надо держать гитару рядом с собой. Это невероятное искушение.

Я продолжала удивляться:

— Но почему? Что плохого в твоей игре? И извини, но мне кажется, что если тебе дано так много, ты должен делиться с другими людьми. У тебя талант, нельзя его похоронить вот так, под обложками пыльных книг.

Олег вздрогнул, словно я попала в ещё кровоточащую рану.

— Ты верно подметила. Это именно то, что я сделал. Похоронил мечту под стопками пыльных книг.

— Зачем? — я не могла не спросить у него это.

— Принес жертву. Отдал самое дорогое, что у меня есть. Чтобы меня оставили в покое.

— Но это.... Глупо? — все ещё продолжала недоумевать я. — Кому нужна такая бесполезная жертва?

— Мне. — Почему-то повысил голос Олег. — Эта жертва нужна мне.

— Но ты же, наверняка, хотел стать музыкантом? И много трудился для этого?

Олег грустно кивнул. Грусть его была темной и вязкой. Безнадежной.

— Хотел. Но это было очень давно. В прошлой жизни, где ещё есть место надеждам. И желаниям.

— Что тебе помешало? — я понимала, что пора прекратить этот разговор, который доставляет моему собеседнику боль, но почему-то в этот момент казалось самым важным выяснить, почему он свернул с пути. Который, судя по всему, с такой любовью подготовила ему судьба. Пути трудного счастья реализованной мечты.

— Ты, действительно, хочешь это знать? — вопрос Олега был не очень умным, мягко говоря. Зачем бы я его пытала с такой настойчивостью, если мне это неинтересно? Достаточно бы было обойтись вежливым кивком. И сменить тему на более светскую. Например, поговорить о погоде. Она была чудесна.

— Страсть. — Сказал Олег. — Я испугался страсти, которая овладевала мной, когда я начинал играть. Наступал какой-то момент, когда вдруг во мне открывалась бездонная воронка, ведущая в бесконечность. Что-то вроде грани между жизнью и смертью. В эту воронку затягивало все вокруг. Чем дальше, тем больше я впадал в это состояние. И не знал, какие именно силы стремятся в этот черный, закручивающийся внутрь вихрь моей души.

— Дуэндэ.... — задумчиво-утверждающе сказала я.

— Дуэндэ, — Олег посмотрел на меня с понимающей благодарностью. В его взгляде промелькнуло что-то вроде уважения к равному, умеющему разделить знание. — Испанцы, как никто другой, умеют устраивать игры между тем миром и этим.

— Но без этой страсти, без этого мятежного духа невозможно истинное творчество.

— В том-то и дело....

— И?

— Я боюсь этого. И не принимаю.

— Почему?

— Есть причина.

Казалось, что Олега раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, его раздражали мои вопросы, с другой, ему, очевидно, очень хотелось поговорить с кем-то о волнующих его вещах, происходящих, как в нем, там и в окружающем мире.

— Понимаешь, — он сделал паузу, словно раздумывая, достойна ли я его откровений, потом вздохнул и продолжил. — Понимаешь, не у всех есть наследственное, прорывающее материю дуэндэ.

— А у тебя, значит, есть?

— Значит, есть. Я опасен в этом смысле, Лиза. Мой темный поток может вынести нечто не очень хорошее. Словно дверь с надписью «Открыто» для инферно. Поэтому держу себя закрытым для всего, что заставляет мою душу трепетать в творческом восторге.