Апостолы Феникса

— На самом деле троим, — тихо сказал Койотль.

Скэрроу сделал еще один глубокий вдох.

— Да, ты прав. На нашем пути стоят три человека. — Он на секунду задумался. — Расскажи мне, что ты знаешь об их третьем друге. В деталях.

Койотль заглянул в лежащие перед ним записи.

— Его зовут Альберт Палермо. Он отец Сенеки Хант и бывший директор государственного агентства. Он бросил ее мать вскоре после рождения дочери. И до недавнего времени не появлялся.

— Почему он вернулся?

— Недавно он вышел в отставку и, похоже, просто хотел наверстать упущенное и познакомиться с дочерью.

— Хочешь сказать, безошибочно выбрал момент?

Койотль кивнул.

— О каком правительственном агентстве идет речь?

— Это был крепкий орешек. Потребовались ресурсы многих военных подрядчиков из Консорциума Гровса, чтобы собрать по частям общее представление о нем. Палермо был директором группы под названием ИЛИОН — Интернациональная лига исследований оборонительных нововведений. Ее финансируют совместно правительство Соединенных Штатов и несколько союзников. ИЛИОН была основана во время холодной войны как мозговой центр, изучавший Советы. Сейчас ее главная цель — искать альтернативные меры защиты против терроризма. Она контролирует мощную сеть сбора разведывательной информации.

— Значит, он помог им вычислить связь между ограблениями могил благодаря своим контактам в ИЛИОН?

— Да.

— Это нехорошо. Это создает целый комплекс новых проблем. Нам придется прекратить попытки устранить ее. Ликвидация ее или ее отца привела бы к расследованию, которое может каким-то образом выйти на нас. Это привлечет к нам нежелательное внимание, прежде чем мы достигнем своей цели. Нужно отвлечь ее до тех пор, пока великое событие не произойдет. После этого и она, и остальные двое — все будет неважно.

— Что вы предлагаете?

Он подошел к копии мексиканского Камня Солнца на задней стене конференц-зала. Он больше не мог себе позволить тратить на это драгоценное время. Неожиданно ему пришло в голову, что он подходил к этому с неправильной стороны. Он повернулся к Койотлю.

— Где она сейчас?

— Все еще в Панаме, вместе с Палермо и Эверхартом.

— У нее есть еще родственники?

— Ее мать жива, но недееспособна. Она находится в лечебнице в Майами.

— Нам надо сделать две вещи. Во-первых, устроить так, чтобы у нее появилась необходимость вернуться к матери.

— Как?

— Ты сказал, что ее мать больна? Позаботься, чтобы ей стало хуже. Чем бы она ни страдала, ее состояние должно стать критическим. Поговори с нашими врачами.

— Считайте, что уже сделано. — Койотль встал, чтобы выйти, но задержался. — Хавьер, я хотел сказать еще одну вещь. Ваш выбор последнего апостола великолепен. Он будет вам очень полезен.

Скэрроу широко улыбнулся. Его гнев растаял при мысли, что тот, кого он избрал, является самым подходящим кандидатом на эту роль.

— Нет ничего слаще мести, Койотль, — он провел рукой по гладкой поверхности стола.

— Вы собираетесь заменить Иди Амина кем-то другим, чтобы сохранить число двенадцать?

— Нет. Слишком поздно. Будем продолжать с одиннадцатью. Нельзя терять время.

— Вы сказали, что надо сделать две вещи. Какова вторая?

— Ты должен доставить Сенеку Хант ко мне.

ПРИЗРАК

2012, Багамы

Гровс смотрел в зеркало, не узнавая своего лица. Куда девался мужественный крепкий ковбой, которому не страшны были ни кровожадные апачи, ни свирепые мексиканские бандитос? Где мужчина, который перетрахал бесчисленную череду шлюх, не пропуская ни ночи, и пил за десятерых? Что случилось со всемирно известным промышленником и магнатом, чьи интуиция и проницательность создали миллиардное состояние и вызвали уважение и зависть всего мира?

Скэрроу превратил его в призрак, что сейчас отражается в зеркале.

Гровс распахнул халат из бамбуковых волокон и дотронулся до шрамов — едва заметных остатков тех, что должны были свести его в могилу. Вот они — не обман, не галлюцинация, совершенно реальные. Но он не Бог, что бы там ни говорил Скэрроу.

Он отошел от зеркала и, засунув руки поглубже в карманы халата, пошаркал из спальни в гостиную. В воздухе стоял гул австралийского диджериду и дым сандаловых палочек. Подойдя к цельному стеклянному окну во всю стену, он отодвинул светонепроницаемые шторы и стал смотреть в ночное карибское небо. Вдалеке виднелся океан, в нем отражались звезды.

Сколько раз за эти годы он обращал взор к звездному небу и вопрошал, за что ему это проклятье — бессмертие? За долгие десятилетия он перепробовал все — на вкус, на запах, на ощупь; не осталось таких вещей, которых бы он не видел или не делал. Он был знаком со многими знаменитостями и со многими незнаменитыми людьми. И даже если вдруг он чего-то не сделал, не сказал или не увидел, то теперь это уже неважно. Будущее не обещало ничего хорошего.

За что? Почему? Не может милосердный Бог приговорить человека к бесконечной пустоте — это жестоко!

Призрак в зеркале не давал ответа.

Одетый в зеленый хирургический костюм и шапочку, с хирургической маской на лице, Гровс бесшумно шел по коридору, стены которого слабо освещались тусклыми ночными лампочками. Температура воздуха, при которой жили все остальные обитатели громадной пирамиды, для Гровса была все равно что в Долине смерти. По его слабому телу ручьями лил пот, оставляя темные дорожки на хлопковом зеленом хирургическом костюме, и ему хотелось вернуться в прохладу своей спальни, пока не произошло окончательного обезвоживания организма. Однако разведка тайных глубин Ацтеки стоила того, чтобы потерпеть.

Это была его вторая ночная вылазка в недра здания. Во время первой он обнаружил череду стерильных медицинских кабинетов с белыми стенами и научных лабораторий со стеллажами и столами, уставленными высокотехнологичным оборудованием. В одной комнате, которая, кстати, оказалась приятно холодной, чем очень ему понравилась, на высоких столах из нержавеющей стали лежали пять закрытых простынями трупов. Открыв их, он увидел, что у каждого чего-то недостает, — что-то ампутировано, что-то просто отрезано. Внутренних органов не было. На полках громадной морозильной камеры Гровс обнаружил прозрачный пластиковый пакет повышенной прочности с разными частями человеческих тел. Это зрелище было еще отвратительнее, чем оскальпированные мексиканские федералы, усеявшие Долину изменника сто лет назад. Там было ужасно, но здесь — просто омерзительно.

В эту ночь он решил провести разведку оставшихся помещений подвала. Проходя мимо какой-то приоткрытой двери, он заметил на полу коридора ломтик неяркого света, остановился и стал слушать. Не услышав ни звука, он тихо открыл дверь. Оказалось, что за дверью — комната для совещаний с огромным столом в центре и двумя рядами стульев вокруг. В отличие от привычного корпоративного конференц-зала, эта комната больше напоминала рабочий кабинет: на стенах — белые сухие доски с маркерами, чтобы писать. По большей части их покрывали научные формулы и нарисованные вручную схемы человеческого организма. В дальнем конце стола сидела женщина с какой-то книгой большого формата, по-видимому, с головой уйдя в чтение.

Когда он вошел, она оторвала взгляд от страницы и посмотрела на него.

— Здравствуйте. — Казалось, она нисколько не удивлена.

Гровс кивнул в ответ, рассматривая ее. Лицо у нее было обыкновенным: бледная кожа, карие глаза. Длинные темные волосы волнами спускались на плечи. Она была в махровом халате и в шлепанцах; создавалось впечатление, что она пришла сюда почитать в тишине и одиночестве.

— Вы хирург?

Гровс опять кивнул и сделал еще несколько шагов, пройдя половину расстояния до нее.

— А я думала, врачам больше не нужно работать допоздна. Вы что, трудоголик? Хотите, чтобы остальным врачам стало стыдно?

Боясь снять хирургическую маску, он заговорил прямо в нее, истекая горячим потом.