Истории, рассказанные вчера

— Все — из-за денег, без политических симпатий, — перебил Серафима граф. — Доходов имения не хватало, а нужно было собрать приданное дочерям. Поэтому брался за любую работу: деньги не пахнут.

— Деньги пахнут всегда: потом, которым их заработали. Твои деньги пахли изменой.

— Я жил, стараясь никого не трогать, а если задевали меня — защищался.

— Защищался — но как? У помещика Трясовского, подавшего на тебя в сеймский суд обоснованную жалобу, ты возбудил раковое заболевание, и помещик умер за день до суда; мешавшего тебе в свите короля Казимира шляхтича Венцовского загрызли собственные собаки.

Серафим вздохнул.

— Когда-то для защиты многострадальной Украины нас, горсточку юношей, научили страшным по силе умениям, — я, кстати, как и митрополит, убежден, что школ, подобных «серым ангелам», церковь создавать не должна. Но дело было сделано: пусть не во всем благое и не всегда совпадающее по результатам с целями. Но ты предал идею этих людей и мощь, взращенную для борьбы за Отчизну, бросил на поддержку трухлявого особняка и благосостояния своего семейства.

Серафим посмотрел на графа:

— Что скажешь, Вечеслав?

— Ничего, — Граф сидел бледный и угрюмый. — Говори, я слушаю.

— Ты похоронил Марию на церковном кладбище? — неожиданно спросил Серафим.

— Там, — кивнул головой граф. — И это подтверждает, что ведьмой она не была, — иначе церковная земля ее бы не приняла.

— Да, Вечеслав: за секунду до смерти она перестала быть ведьмой, потому что с предсмертным выдохом передала свою злую силу тому, кто был рядом: тебе, Вечеслав, превратившемуся из «серого ангела» в колдуна и некроманта Мудрака.

Ты ведь после похорон Марии ни разу не зашел в церковь?

— Твоя правда, — согласился граф. — Что-то отбрасывало, не пускало. Но, поскольку мы заговорили о том времени, позволь мне кое что рассказать.

Похоронив Марию, я занялся ее бумагами, убедившими меня, что Мария была тайным агентом короля и выполняла его поручения, — как ты и говорил. Среди бумаг я обнаружил переписку Марии и короля, где излагалось следующее: отец Леонид и отец Антоний, вопреки приказу митрополита, начали готовить новый набор в школу «серых ангелов». Митрополиту сообщил об этом некто из действующих «серых ангелов», после чего митрополит решил ликвидировать Митрополянский скит: вместе с ее обитателями. Казаков привлечь к этому мерзкому делу остереглись, поэтому заплатили польскому королю, выделившему отряд драгун, который Мария довела до корчмы и передала под командование представителю митрополита.

Граф внимательно посмотрел на гостя:

— Получается, что человеком в маске, командовавшим далее драгунами, был ты, Серафим. А если так, то и колодец: твое изобретение. Не зря показались мне странными секретный знак в письме, проверочный камень и заранее приготовленная избушка с припасами, а также твой мгновенный рост в церковной иерархии. А с Марией: вы решили убрать ее моими руками?

— Ты не прав, — мягко ответил Серафим. — Переписка поддельная и готовилось для тебя, — если начнешь Марию подозревать. И мне жаль, что так получилось: с Марией и тобой. Наверно, поэтому все эти годы я сдерживал направленный против тебя гнев церкви, но сосуд переполнился, и я ничего не могу поделать.

Лицо Серафима стало холодным и злым:

— Я видел во сне, что ты попытаешься погубить полковника Тараса Самойленко, мужа своей дочери. Тебе это удалось?

— Надеюсь, — равнодушно ответил граф. Он давно знал неизбежность этого разговора и приготовился к нему — направленный Серафиму в грудь, под поверхностью стола был прикреплен заряженный пистолет, а кресло, в котором находился Серафим, после нажатия специальной пружины сбрасывало сидевшего в нем человека в глухой каменный подвал. Оставалось пустить это оружие в действие, но граф колебался, потому что, кроме детей, Серафим оставался на земле единственным близким ему человеком.

— Значит, я опоздал! — поник головой Серафим. — Тарас Самойленко был гениальным полководцем. Через год он должен был получить гетмановскую булаву, и наши аналитики предсказали, что Самойленко сумеет разгромить вражеские армии и сделать Украину независимым государством. А теперь все пошло прахом!

— Серафим! — глухо сказал граф. — Уходи: добром прошу!

— Не могу, — печально ответил Серафим. — Ты становишься опаснее с каждым месяцем!

— Тогда прости! — опустив руку, граф спустил курок пистолета. Раздался выстрел, но Серафим продолжал сидеть, спокойно глядя на графа. Выругавшись, Мудрак нажал на пружину: кресло не шевельнулось.

— Я все обезвредил до твоего прихода, — негромко объяснил Серафим, глядя на изумленное лицо графа. — И гадал, применишь ли ты их против меня.

Серафим встал. Мудрак сидел неподвижно: ему казалось, что его тело схвачено железными тисками.

— Что человек в мире не делает, Бог все видит и в книге Своей записывает, — перекрестился Серафим. — именем Господа нашего, Иисуса Христа, проклинаю тебя, колдун и некромант Мудрак, за то, что вместо обещанных зерен принес плевелы, за то, что силы свои великие истратил на дела богомерзкие и страшные, люду и Святому Писанию противные. И не быть тебе никогда перед Ликом Господним, и во всех твоих продолжениях путь будет по местам, где человек ищет человека, но и следов его не находит. Пусть труд твой земной окажется разорением, а любовь — горем, и не увидит душа спокойного места и светлых снов.

И ты, и дети твои, и внуки, и правнуки пусть будут чужими во всех домах и делах, и не будет им покоя на старости лет, и не блаженной окажется их кончина, — и так до седьмого колена! От имени Господа нашего, Иисуса Христа, и Святой Церкви я, отец Серафим, епископ Киевский, говорю это. Аминь!

Серафим еще раз перекрестился и пошел прочь. У порога он остановился, словно не зная, говорить или нет, потом, обращаясь в сторону графского кресла, произнес:

— Ночью метели не будет!

И вышел, закрыв за собой дверь.

Утром казацкие следопыты прошли по отпечаткам копыт, найденных за сараем; через день казацкий полк Самойленко осадил и взял приступом имение графа Мудрака. Усадьба была сожжена, имущество разграблено, граф повешен на воротах дома. Потом тело сожгли, а пепел развеяли по сторонам горизонта.

ИЗ ДНЕВНИКА МЕДСЕСТРЫ

10.09.1998 года.

Столько времени не брала в руки тетрадь, а тут снова писать захотелось!

Новая работа, новые впечатления! Звучит как: медсестра четвертого отделения психиатрической больницы! Сутки на дежурстве, четверо суток дома, два месяца отпуска, зарплата выше, чем в обычном стационаре.

В нашем отделении лежат старики и старухи, которым память отшибло.

Болезнь Альцгеймера называется. Наполеоном себя никто не мнит, но в растерянности бродят.

В смене трое: я, санитар Вася и санитарка Юля. Днем еще врачи и обслуживающий персонал работают, а на ночь остается дежурный врач — один на шесть отделений.

С Юлькой подружилась, а Вася не понравился: ленивый, прожорливый, спит на ходу. Юлька, как только заведующий отделением Петр Николаевич представил меня («Это ваша медсестра Оксана, распределена к нам после окончания Ялтинского медучилища»), повела меня знакомить с больницей. Шесть лечебных корпусов, баня, кухня, кочегарка — и небольшое село по соседству. Все серенькое, старенькое, грязненькое.

— Здесь на больных наплевать, каждый о себе думает, — объясняла Юлька. — Тебе лекарства выдавать будут — можешь их продавать, только осторожно. До тебя медсестрой Светка работала, она лекарства подчистую налево сплавляла, пока ее больная не умерла. Врачиха — есть одна вредная — настучала главному врачу, что из-за отсутствия уколов смерть наступила, — Светку и уволили.

Походили, осмотрели, вернулись к нашему отделению, — стоит перед приемным покоем дряхлый «Запорожец».

— Привезли кого-то, — говорит Юлька. — Пойдем глянем.

Заходим: толстый мужик в сером костюме врачу что-то рассказывает, а рядом — старушка в дорогой одежде, белых сапожках и коричневом пальто с лисьим воротником. Возле двери — два чемодана.