Современная болгарская повесть

Хорошо, что Михаил уже спал.

Инспектор по болгарскому языку приехала в четверг. Я представляла себе сердитую седую особу с пронзительным взглядом и была несколько ошарашена, когда директор подвел ко мне подвижную улыбающуюся женщину в водолазке и темных толстых очках.

— Товарищ Чавдарова, — официально представил ее директор.

— Очень приятно, — ответила я. Вообще-то я стараюсь не употреблять эту фразу, но сейчас я произнесла ее, отчетливо сознавая, что уже в эту первую секунду нашего знакомства я вполне искренна. Группу я не предупреждала, хотела, чтобы по крайней мере учащиеся не дрожали раньше времени. Но кто-то все же принес в класс эту тревожную весть. Когда мы вошли, вся группа лихорадочно листала учебники, а доска светилась, старательно, по-ефрейторски надраенная. Инспекторша по-свойски уселась на последнюю парту и улыбнулась мне оттуда.

Первым я вызвала Филиппа. Ах, если бы всегда, пока я буду учителем, в моем классе был хоть один такой Филипп. Спокойный и внешне чуть медлительный Филипп, который, отвечая, сплетает перед грудью пальцы и взвешивает каждое слово, прежде чем его произнести.

Я поставила ему шестерку и вопросительно взглянула на последнюю парту. Наверное, вот так же после каждого исполненного произведения посматривает на своего профессора пианистка, дающая первый самостоятельный концерт. Инспекторша одобрительно кивнула.

Я открыла журнал, и в классе стало так тихо, что было слышно, как потрескивает клей в корешке обложки. Мои взрослые ученики знали, почему я спросила именно Филиппа, знали и сейчас напряженно ожидали услышать имя второго, в которого я верю. Лучше всего было бы вызвать Семо Влычкова. Я была убеждена, что шофер ответит не меньше чем на пятерку и что эта пятерка может сыграть немаловажную роль при решении вопроса о сокращении. Пригнувшись под тяжестью нависшей тишины, группа ждала, когда прозвучит имя второго, в которого я верю.

И внезапно я почувствовала, что эта минута решающая не только для меня, но и еще для одного человека. Я закрыла журнал и вызвала к доске того самого парнишку, над чьей бровью в день, когда нашлась готовальня, появился пластырь.

— Почему вы вызвали именно его? — спросила инспекторша, когда мы спускались в учительскую. — Неужели вы не знали, что он еле-еле ответит на тройку?

— Знала…

— Так что же?

— Можно я отвечу на этот вопрос при вашем следующем посещении? — упрямо сказала я.

В учительской одиноко закусывал старый инженер, преподающий горные машины, он галантно уступил нам угол, где стояли кресла. У меня было «окно», и я со стесненным сердцем представляла себе все, что мне придется выслушать от инспектора за сорок пять минут.

— Урок прошел хорошо, — бодро начала она.

Темные стекла очков мешали понять, успокаивает она меня или говорит правду.

— Даже очень хорошо для молодого педагога. Новый материал вы подали, как бы это сказать, пламенно. Вы всегда так работаете?

Испуганная, я беспокойно ожидала, чем окончится это введение!

— Однако мне кажется, было бы неплохо, если бы вы выделили еще две-три минуты на обобщающие вопросы по новому материалу.

Начинается.

— У меня все, — неожиданно проговорила инспекторша, сняла очки и улыбнулась. Глаза у нее были карие, с чуть расширенными зрачками.

Я облегченно откинулась назад, еле успев превратить вздох в неясное и неуместное «спасибо».

Потом, не знаю уж, как это получилось, мы заговорили о путешествиях. Впрочем, говорила больше она. Я всегда думала, что люди, у которых есть слабость рассказывать о своих поездках, в конечном итоге только для того и ездят, и что еще там, на ленинградских мостах или на улицах Дубровника они с наслаждением представляют себе восхищенные взгляды своих будущих слушателей. Но у инспекторши рассказы были совсем другие.

— Знаете, — повернулась она ко мне, — в какую бы страну я ни приехала, обязательно стараюсь познакомиться с учителями. Ничто не может так углубить наши знания о народе, как разговор с его учителями.

Старый инженер уже покончил с едой и незаметно пододвинулся вместе со стулом к нашему уголку.

Увлеченная воспоминаниями о своих встречах, инспекторша рассказывала быстро и торопливо, время от времени поправляя падающие на лоб волосы. В ее жестах я угадывала то самое волнение, с которым она, наверное, расспрашивала иноземных учителей.

Мы даже не слышали, когда прозвенел звонок.

Я проводила ее до подъезда. И, пожимая ей руку, вдруг неожиданно для себя самой спросила:

— Вы ведь не сердитесь, что я не объяснила, почему я вызвала того паренька?

— Но вы же обещали, что все объясните в мой следующий приезд, — напомнила она, и в морщинках под дужками очков дрогнула улыбка.

В буфете я столкнулась с Филиппом. Шахтер разложил на черной ладони нарезанную кружочками булочку и, поддевая каждый ломтик кончиком ножа, отправлял их в рот. Увидев меня, он проглотил кусок, и я поняла, что он хочет мне что-то сказать.

— То показание осталось у меня, товарищ Георгиева. Напрасно я к вам приставал с проверкой.

Когда после занятий мы вышли из техникума, на улице все побелело от снега. Перед началом уроков город был еще дымный и по-осеннему серый, и, видимо, поэтому несколько мгновений, пока мы привыкали к его свежей белизне, она казалась нам ненастоящей, словно театральная декорация. Но смешнее всего было то, что никто из нас не заметил, когда пошел снег.

— Из-за этих инспекторов нет даже времени в окно взглянуть! — капризно надув губы, сказала красивая математичка.

— А у меня все пять уроков было техническое черчение в III «а», — сказал инженер Харизанов.

Опустив прямо в снег длинные полы своего черного пальто, старый инженер, преподающий горные, машины, старательно лепил снежки.

— Это первый снег, и я сейчас в каждого по разику запущу снежком, чтоб были здоровы. Сколько нас? Тридцать два!

И он, пропуская нас по дорожке, швырял в каждого снежок и тут же наклонялся за новым. Не знаю, что тут подействовало — его ритмичные поклоны белой земле или тишина снежной ночи, но мне показалось, что в этой игре бьется невидимая сила древнего болгарского заклинания, дошедшего до нас сквозь все сугробы бесчисленных балканских зим.

— Вы где будете встречать Новый год? — спросила красивая математичка, просовывая руку мне под локоть.

— Где мы будем встречать Новый год?

Михаил вытащил отвертку из потрескивающих внутренностей старого радиоприемника и провел ее острым язычком между бровями.

— Разве я тебе не сказал, что взял два билета на бал в шахтоуправление?

— Ты, верно, хотел сообщить мне об этом вечером тридцать первого декабря.

— Зачем же так! Ты сама видишь, из-за этой подпочвенной воды я забыл обо всем на свете. Завтра утром ты будешь дома? Придет техник ставить телефон.

Всем сердцем не хотела я этого телефона! Я заранее ненавидела его, словно живое существо, которое собирается проникнуть в пат дом с единственной целью — отнимать у меня Михаила.

Однако первые несколько дней телефон вол себя вполне прилично, молчал, как гость в незнакомом доме. Я даже чувствовала к нему некоторую симпатию и сама позвонила Андреевой и Жиковой. Но потом он заговорил, да так, что я за неделю научилась различать голоса техника и сменного бригадира. И хотя подпочвенные воды давно были укрощены, далекий мужской мир продолжал призывать Михаила, нуждался в нем…

Портниха вовремя закончила мое платье. Я выбрала себе все тот же серо-голубой тергаль, который присматривала в день обвала. Получилось красивое платье, и утром я расстелила его на кушетке в кухне, чтобы было веселее хозяйничать. Это у меня от мамы — я больше люблю подготовку к празднику, чем сам праздник.

На этот раз Михаил не задержался. Он пришел подстриженный и нагруженный свертками, которые чуть было не полетели на мое платье.

В час двадцать зазвонил телефон. Зазвонил и стих, словно тот, на другом конце провода, раздумывал, вправе ли он прервать наш последний в этом году обед. Второй звонок застал Михаила с полным ртом.