Сердце меча

Дик сжал пальцы «замком».

— Леди Констанс, у Джека все в порядке с сердцем?

— Да, Дик. Почему ты спрашиваешь?

— Мы можем выиграть немного времени, если пойдем на четырнадцати ускорениях. Но тогда сила тяжести на корабле увеличится наполовину. Мальчик выдержит?

— Сердце у него здоровое, — лицо леди Констанс слегка дрогнуло. — Думаю, мы должны попытаться.

— Что ж, миледи, тогда я не буду терять времени, — сказал юноша. — У нас на счету каждый час. Я начинаю разгон.

«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?

Далеки от спасения моего слова вопля моего.

Боже мой! Я вопию днем — и Ты не внемлешь мне.

Ночью — и нет мне успокоения!»

Двадцать Первый псалом — длинный. Дневное чтение бревиария в пятницу полностью состоит из него одного, разбитого на три части.

Сегодня чтение шло быстрее, чем обычно. Как правило, она прочитывала один стих — а потом Дик переводил его для гемов на нихонский. Три года своей жизни в Синдэне он каждый день присутствовал на Литургии Часов, и все псалмы знал наизусть. Но сегодня перевод был не нужен: трое гемов были на вахте, а Том прекрасно понимал гэльский, хоть говорил плоховато.

Констанс читала, стараясь не думать о Джеке. Из глубины веков безымянный страдалец, предсказавший Страсти Господни, протягивал ей руку поддержки.

…Якоб во всем винил только себя, свои искалеченные гены. Не будь он прикован делами к Сирене и Метрополии — задарил бы Джека игрушками и забаловал его. Подарки, которые он присылал к Рождеству и ко дню рождения малыша, были просто неприлично дороги и велики… Почти все их пришлось оставить на Мауи — не тащить же с собой пони — кроме рисовального планшета с памятью на четыре тысячи картинок.

Констанс прочитала антифон и передала книгу Дику — чтобы он читал вторую часть. Медленно и старательно юноша начал:

— «Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня.

Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий.

Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались…»

Нельзя утаить от Бога грех: порой она была готова сорваться на мальчика. Иногда поднималось в груди что-то неподконтрольное, истерично-бабское, разевало сучью пасть и вопило, что вот из-за этого мальчишки, из-за его тупости, гордости и упрямства погибнет Джек. Что пусть бы Морита привел их к рейдерам, к вавилонянам, к чертям — но Джек бы остался жив. Пусть бы всех продали, пусть бы продали даже Бет — но Джек, кровиночка, выстраданный, вымоленный — он бы жил.

«Мама, почему я стал такой тяжелый?» — спросил утром Джек. — «Потому что я испугалась, что ты отрастишь крылышки и улетишь от меня», — пошутила она. — «И попросила Дика сделать всех на корабле немножко потяжелее». «Я никуда не улечу», — решительно замотал головой Джек. — «Попроси его обратно! Дик, сделай меня обратно легким!» Дик с самым серьезным лицом сказал: «Мама пошутила. Мы должны лететь очень быстро, Джек, и поэтому мы стали такими тяжелыми. Когда вас не было на корабле, мы часто так летали. Потрогай, какие у меня мускулы». Дик сжал руку в кулак и напряг предплечье, и Джек обеими ручонками стиснул мышцы, похожие на туго скрученный канат. «Ого!» — восхитился малыш. — «Потерпи немного — и у тебя будут такие же», — обнадежил его Дик перед тем, как уходить на вахту. Это поддержало малыша, но ненадолго, вскоре он приуныл и захныкал.

В первый день всем было очень тяжело, и почти все время, которое не требовало никакой деятельности, Констанс проводила в постели.

Второй день был сущим кошмаром.

На третий все привыкли.

— «Делят ризы мои меж собою, об одежде моей бросают жребий», — Дик дочитал антифон и передал книгу Бет.

— «Народы всей земли поклонятся перед Господом», — начала она. — «Боящиеся Господа! Восхвалите Его. Все семя Иакова! Прославь Его.

Да благоговеет перед Ним все семя Израиля,

ибо Он не презрел и не пренебрег скорби страждущего…»

Бет внезапно разрыдалась и швырнула бревиарий об пол.

— Не буду я это читать! Не могу!

Она резко вскочила и бросилась к выходу из часовенки, но на пороге замешкалась — у нее закружилась голова от слишком быстрых движений.

— В чем дело, Бет? — спросила Констанс. — Что с тобой, маленькая?

— Мама, я не могу это читать, — сказала Бет. — Все это вранье. Мы Ему не нужны. А если и нужны — то зачем Он с нами так обращается? Зачем все это? Как мы сюда попали? Почему здесь оказался этот гад? И почему ты его проворонил? — она сверкнула глазами на Дика.

— Бет, милая, — Констанс изо всех сил сдерживала себя: в конце концов, Бет всего лишь сказала то, что она сама так долго подавляла в себе. — Посмотри на нас. Ты думаешь, что больше всех любишь Джека? Ты думаешь, что больше всех страдаешь?

— Я бы для него сделала все! Ты слышишь, Дик? Все!

— Я сделаю все, — прошептал Дик. — Честное слово. Только то, что ты думаешь — не поможет.

— А что поможет? Ваши молитвы? Да кто их слышит! Если бы Он любил Джека, как я — мы не были бы здесь!

— То, что говорит леди Элисабет, очень плохо, — сокрушенно сказал Том. — Господь отдал Своего Сына за нашего маленького господина Джека. Как можно говорить, что Господь его не любит?

— Маленькому господину Джеку от этого не легче, — сказала Бет. — Ему было бы легче, если бы Господь сотворил нам много-много комплектов внутривенного питания. Только Господь что-то не раскачивается.

Бет резко повернулась ко всем спиной и вышла из часовни. Дик поднял бревиарий и, на миг прижав к губам, протянул леди Констанс:

— Дочитайте, пожалуйста.

Когда она закончила, Том поклонился и вышел, а Дик остался. Обычно он не задерживался после чтения Бревиария — было слишком много работы. Но теперь задержался.

— Леди Констанс, не ругайте, пожалуйста, Бет, когда вернетесь, — попросил он.

— Я и не собиралась, — вздохнула она. — У нас с ней одна боль, и я не знаю, чем ее утешить. Сказать по правде, я не знаю, чем утешить себя. Я живу надеждой, Дик.

Он опустил голову так, что она увидела его низко заросший затылок.

— Миледи, мы делаем все, что можем.

— Я знаю, Дик. Я надеюсь на невозможное.

Он немножко покусал нижнюю губу, потом сказал:

— Леди Констанс, а я ведь ни разу еще не молился о чуде.

Ее словно что-то толкнуло в сердце.

— Понимаете, — продолжал Дик. — Я верю в чудеса. Про хлебы и про рыб, и про дочь Иаира… Но я всегда думал, что чудес просят только дураки. Это потому что я сам дурак. Ведь в Писании сказано, что если у нас есть вера с горчичное зерно — то мы сможем горы бросать в озера. Вы не знаете, миледи, оно большое — это зерно? Даже если оно меньше рисинки, в нас и такой веры нет. А знаете, почему? Потому что мы верим в себя. Посмотрите: когда Бет начала меня упрекать, что я ей сказал? «Я сделаю все». Все! А что я могу? Смех один. Я подумал обо всех этих людях — о прокаженном, о слепых и о том, для кого проломили крышу… Они потому верили, что знали — им больше никто не поможет.

Он призадумался и добавил:

— Только… нельзя брать Бога за вороты… За отвороты. Нельзя требовать — если ты Бог, то сойди с креста, и спаси всех нас.

— Ты… надеешься, что чудо случится? — спросила Констанс.

— Да, — твердо сказал мальчик. Она улыбнулась. Дик принял это так же, как принимал решения по управлению кораблем — просто и по-деловому.

Однажды дон Карло рассказал ей, как, в бытность его семинаристом лектор по нравственному богословию огорошил аудиторию вопросом: «Почему вы христиане?» Очень немногие — из семинаристов, будущих священников! — ответили: «Потому что я люблю Бога» или «Потому что я люблю Истину». «Я сам, к стыду своему, не понял вопроса. Я — католик-ортодокс потому, что родители мои католики-ортодоксы, меня крестили в церкви франко-латинского обряда, в ней я прошел катехизацию и получил первое Причастие… Что же еще я могу ответить? Теперь я сам, бывает, огорошиваю так собеседников — и, к сожалению, получаю все тот же однообразный урожай. Что значит быть христианином? Это значит ходить по воскресеньям в церковь, каждый день читать молитвенное правило, строить вертеп на Рождество, блюсти славные имперские традиции, ненавидеть Вавилон… Это значит что угодно, кроме — любить Бога».