Звездоплаватели (сборник)

— «Молния»! «Газета»!

«Молния» и «Газета» состояли из двух страниц каждая. Первые строки в этих печатных изданиях сразу же предлагали читателям довольствоваться необычным тиражом по причине исчезновения части составителей, наборщиков и выхода из строя рабочих станков. Заголовки статей звучали следующим образом: «Смерть президента республики», «Мятежники торжествуют», «Париж в огне и в крови», «Побоище на Елисейских полях», «Осада министерств».

В результате Жоржу удалось выяснить, что революционеры осуществили захват министерства иностранных дел, центрального телеграфа, перебили немало полицейских и даже обратили в бегство солдат муниципальной гвардии и целый отряд драгун. Около трех часов утра они вторглись в Елисейский дворец и схватили президента республики. Сильный пожар полностью опустошил Итальянский бульвар, другой поглотил все магазины фирмы «Весна». Во время обстрела пострадал уникальный фронтон Законодательного дворца. Анархисты и местные хулиганы, наводнившие первый, второй, седьмой, восьмой и девятый кварталы, грабили лавки и избивали прохожих, после чего все парижские больницы оказались забиты ранеными. Следствием налетов стал недочет шестидесяти миллионов франков в государственной казне. В этот самый момент и вступил на сцену генерал Лаверо. Он привел с собой шесть пехотных, четыре кавалерийских полка и легкую артиллерию, разместив свои войска в шестнадцатом округе. Народ обнаруживал крайнее возбуждение, и генерал также был в свирепом расположении духа, но его настроение никак не отражалось на его профессиональных военных качествах. Он начал с того, что потопил в огне Булонский проспект и улицу Гранд–Арме, где манифестанты были в незначительном количестве. При этом жестокость его не знала границ. Затем он приказал расстрелять из миномета окрестности Сент–Оноре и Елисейских полей, где наблюдалось наибольшее скопление одержимых. Под ударами снарядов люди валились наземь, как скошенная трава. Мятежников охватила паника, равная силе их бешенства. Когда улицы оказались целиком завалены трупами, полки Лаверо вступили в рукопашную. Главари мятежников, укрывшиеся на Сен–Филипп–дю–Руль, в течение четверти часа сопротивлялись штыкам военных и шквалу трассирующих пуль, и, наконец, сдались. Однако народ все прибывал, побоище продолжалось. Войска безостановочно обстреливали городские улицы и даже несколько раз попали в президентский дворец.

Тогда в отсвете пожаров в толпе появилось белое знамя. Лаверо согласился выслушать парламентеров. Перед ним предстали трое мужчин, полубезумных от ярости, запаха пороха и крови.

— Мы захватили президента! — заявил самый буйный из них. — Если ваши полки не уберутся из квартала, мы пристрелим его как собаку.

— А я, — отвечал остервеневший от такого нахальства генерал, — даю вам ровно пять минут на то, чтобы вы покинули дворец.

— Осторожней… Нас ничто не остановит, меня особенно, — рабочий повернул к Лаверо свое побагровевшее от злости лицо, — я уничтожу его своими руками, слышите!

— У меня только один приказ, — проревел генерал, — полное искоренение подобной вам швали!

Бунтовщики ушли, извергая угрозы, а через пять минут возобновился обстрел президентской резиденции. Лаверо сдержал, таким образом, свое обещание. Елисейский дворец был взят его войсками в четыре часа утра. Изуродованный труп президента лежал на ступенях парадной лестницы, но восстание было подавлено.

«На самом ли деле удалось сдержать революцию? » — в страхе спрашивал себя Мейраль. Он смотрел на проходящих мимо людей, на их серые невыразительные лица и удивлялся странному контрасту между этим спокойствием и волнениями прошедшей ночи. Да и сам он чувствовал себя довольнотаки потерянным и опустошенным.

— Пожалуй, что удалось… нет больше вчерашнего возбуждения, этого сумасшедшего жизненного ритма, толкающего людей на преступления.

Молодой человек поспешил увидеть дорогого его сердцу учителя. Старик–профессор едва успел подняться с постели и выглядел рассеянным и мрачным.

— Этот приходил, — прошептал он. — Жаловался, скрежетал зубами, потом исчез. Но, похоже, он еще вернется!

— Давно приходил? — спросил Жорж.

— Часа три будет… какой–то пришибленный, с порезом на шее… шапку где–то потерял… А когда он ушел, на нас вдруг навалилась такая дикая усталость!

— Со мной все то же самое! — поразился Мейраль.

— Сабина и дети еще спят. Ее надо спасать, Жорж. Не хочу, чтобы она снова попала в руки этого маньяка.

В этот момент лицо Лангра оживилось, маска усталости исчезла, и он проговорил трагическим тоном:

— Я совершил первое преступление, когда выдал дочь за него замуж, второе мое преступление — то, что я позволял ее мучить.

— В том нет вашей вины, вы же ничего не знали.

— Я не имел права не знать. Без сомнения, я ненаблюдателен и абсолютно не приспособлен к жизни: лаборатория лишила меня способности чувствовать и оценивать все с точки зрения обыкновенного человека, но никто не отдает свою дочь, не получив взамен каких–либо гарантий. Мне следовало посоветоваться с друзьями… и с вами в первую очередь. Вы из тех, кто никогда не станет рабом того или иного типа существования! Вы бы предостерегли меня.

— Не знаю.

— Нет, знаете. Не относитесь ко мне с вашей идиотской снисходительностью. Вы все знали!

— Я догадывался, что с этим человеком она не будет счастлива, — мягко произнес Мейраль. — И потом, я видел…

— Вы видели ее страдания! Вы знали, что она в опасности. Как вы могли не предупредить меня?

— Мне казалось, я не вправе был…

— Но почему?

Краска стыда залила лицо молодого человека, он порывисто пожал плечами, демонстрируя свою неуверенность.

— Проклятая щепетильность! — пробурчал профессор, впадая в состояние суровой задумчивости.

— Вы слышали, что бунтовщики повержены? И что президент республики убит? — внезапно спросил Мейраль, чтобы немного встряхнуть старика.

Лангр в отчаянии покачал головой и, густо покраснев, произнес:

— Ах, я ничего, ровным счетом ничего не знаю! Я презираю моих современников, и все же мне очень стыдно, что я так безразличен к их драме.

— Мы ничем не могли им помочь!.. Наше ничтожное вмешательство лишь усугубило бы ситуацию. Не о том я жалею. Наше предназначение — совсем в другом, и, к сожалению, до сих пор нам не удалось его выполнить. Кто скажет, что произошло, пока мы спали? Какие чудесные превращения мы пропустили, каких ценных наблюдений лишились? Все человечество поддержало бы нас, если другие…

— Если другие уже не заняли наше место!

Ученые переглянулись с тоской во взгляде и с ощущением глубокой утраты самого великого открытия в их жизни.

— А может еще не поздно? — первым заговорил профессор.

— Вчера, прежде, чем уснуть, я наблюдал приостановление развития нашего необычного явления. Хотя нельзя быть до конца уверенным: усталость буквально сразила меня. Но на редкость спокойное утро, последовавшее за столь страшным перевозбуждением огромной массы народа, бесспорно, указывает на некие нарушения в окружающей среде.

— Что ж, тогда за работу! Если, конечно, вас не ждет какое–нибудь срочное дело.

С первых же опытов — наиболее общих и простых — исчезли многие сомнения. Рефракция световых лучей вроде бы нормализовалась. Однако после прохождения спектра одновременно сквозь несколько оптических призм стали различимы некоторые аномальные изменения, и никак не удавался эксперимент с поляризацией.

— Сколько времени мы потеряли! — досадовал Лангр. — Все из–за этого проклятого Веранна. Остальные ученые работали, пока мы были втравлены, по его милости, в это абсурдное происшествие.

Блуждающим взором он всматривался в отдаленные уголки лаборатории, думая обнаружить там вымышленных соперников, давно ставших навязчивой мыслью несправедливо обиженного старика.

— Ведь все, кто имеет дело с оптикой… — горько вздыхал он.

— Кто знает! — задумчиво произнес Мейраль. — Вероятно, человеческому глазу доступно лишь то, что сейчас видим мы с вами, и никто не обладает иными данными.