Охота на клона

Выветрилась ли сыворотка? Я не знал. Теперь, когда я остался один, это не имело значения. Но… после допроса, который учинил мне красноносый, я чувствовал себя мерзопакостно — хуже некуда. Сволочь паршивая! Он полез туда, куда не имел права заглядывать, выставил на посмешище правду обо мне, которая никогда не должна была выплыть на свет. Он…

Я думал, что сейчас взорвусь.

Но не взорвался. И не взорвусь. Даже не надейтесь!

Я сорвал с себя заляпанный кровью комбинезон и пошел в душевую кабину. На меня полились струйки горячей воды с ферментами, но удовольствие было недолгим. Порция, выделенная мне, закончилась, и в дело вступили вентиляторы. Они высушили капли влаги, которая не ушла в сливное отверстие, вернувшись в систему рециркуляции.

Я бросился на измятую кровать и стал вслушиваться в монотонный шум, свойственный всем крупным жилым комплексам. В моей квартире некоторое время было тихо. Потом из кухни донеслось скрипение и царапанье, а чуть позже я услышал резкий шлепок.

Я поднял голову и увидел Игнаца. Он с довольным видом сидел в углу и чавкал. Добрый старина Игнац всегда на посту. Никогда меня не подводит. Тараканы научились переваривать яды, выключать ультразвуковые отпугиватели, но еще ни один не устоял против голодной игуаны. Тараканы для него — любимое лакомство. Игнац целыми днями готов глотать, жевать и переваривать их.

Я встал и принялся мерить шагами свою комнатушку. Мне стало получше, но все равно на душе было мерзко. Не хотелось никуда идти, ни с кем общаться… особенно с самим собой.

Мое внимание привлекло голографическое изображение Линни на полке слева от кровати. Мэггс изготовила его для меня перед отъездом. Особая голограмма, запрограммированная изменяться соответственно возрасту ребенка.

Когда Мэггс увезла Линни, ей было пять лет. Сейчас ей тринадцать; возможно, она похожа на девочку-подростка, которая смотрит на меня с голограммы. Я часто ломал голову, зачем Мэггс оставила мне голограмму. Из сострадания или из мстительности?

Если бы только…

Неожиданно для самого себя я оказался у шкафчика с дискетками.

Возвращаясь от Йокоматы, я дал себе слово, что больше никогда не воспользуюсь дискеткой. Обещал, что разблокирую мозги. Я знаю, как говорят: раз сел на дискетки, это уже навсегда. Не важно, что бы ты ни сделал, дискетка всегда останется частью твоего сознания, и ты невольно будешь сравнивать с ней ощущения от живых людей… и находить в людях недостатки.

Но пора остановиться. Особенно сейчас, когда моя тайна стала известна типам вроде Йокоматы и ее подручных… да еще клону! Надо, надо разблокироваться. Я не смогу еще раз пережить такое унижение, как сегодня. Надо остановиться…

Но только не сегодня.

Сегодня я больше, чем когда-либо, нуждался в дискетке. Я порылся в шкафчике, вытянул одну наугад и поспешил в постель. Как обычно, голограмму Линни я снял с полки и сунул в ящик. Не хотел, чтобы она смотрела на меня. Потом я рухнул на матрац. Вставил дискетку в металлическую коробочку, вживленную в череп, и лег на спину, дожидаясь, пока импульсы начнут действовать.

Вначале медленно… легкие прикосновения, легкая дрожь удовольствия и предвкушения… она на нем, он на ней, обоюдное удовольствие, нарастает, нарастает, окутывает со всех сторон, возбуждение подступает, обжигает, усиливается. Все тело становится сплошной эрогенной зоной — даже те места, где ничего не должно ощущаться. Рецепторы мозга находят способы передать возбуждение… оно нарастает и нарастает, и наконец происходит неизбежное; счастье кажется таким близким и вместе с тем таким обманчиво далеким… мое тело выгибается, я опираюсь о матрац только пятками и затылком… возбуждаясь все больше, пока удовольствие не накрывает меня с головой…

И я засыпаю.

VII

Еще не пробило полдень, а я вновь оказался в баре у Элмеро. Почти все, что случилось вчера, казалось мне сном, но какая-то часть меня застыла в оцепенении, сосредоточившись на металлической коробочке, вживленной в ямку на затылке. Док кивнул мне, как обычно; завсегдатаи бара тоже. Никто не свистел, не улюлюкал, не вопил: «Околпаченный!» Не знаю, чего я ожидал. Из-за того, что о моей тайне узнали несколько человек, я боялся, что о ней стало известно всем.

Элмеро встретил меня своей обычной мерзкой улыбочкой:

— Снова принес золотишко?

— Может быть, скоро принесу еще. А сейчас мне нужно кое-что выяснить об одном парне. Его зовут Кайл Бодайн. Слыхал о таком?

— Никогда.

— А о Келе Баркеме?

Элмеро расхохотался:

— Еще бы! Вот кого мне хочется найти больше всего на свете!

— Что ты имеешь в виду?

— За него назначена награда. Пятьдесят кусков за мертвого и сто — за живого. Сейчас все ищут Баркема!

А я и забыл о награде, обещанной Йокоматой. Крупный куш. Значит, Баркем-Бодайн очень нужен Йокомате.

— Скажи, чем он так насолил Йокомате?

Элмеро передернул плечами:

— Точно никто не знает, но я слышал, он как-то связан с кражей крупной партии зема.

Ясно. Всем известно, что Йокомата промышляет наркотиками. А земмелар, или, проще говоря, зем, — последний писк моды.

Когда-нибудь я тоже обязательно попробую зем, но пока у меня и без него проблем хватает. Я и так завис на дискетках, а зем — самый мощный, вызывающий привыкание, находящийся под строгим контролем синтетический наркотик, производимый во всем освоенном космосе. Я знаю одно: если придется умирать, последние часы я хочу провести нанюхавшись зема.

В конце концов, для того-то его и создали — чтобы облегчить страдания безнадежно больных и умирающих; под воздействием зема они проводят последние дни без боли, в состоянии эйфории, в окружении приятных галлюцинаций. Впрочем, никто не удивился, когда через несколько лет, прошедших с момента выпуска зема, на нем зависла масса людей, населяющих освоенный космос. Теперь аналоги земмелара производятся на многих планетах, кроме тех, что находятся во владениях корпорации «Стикс». Однако наш, земной зем, по общему мнению, признан самым лучшим.

— Расскажи, что тебе известно о Баркеме.

Снова мерзкая улыбочка.

— Это дорого стоит.

— Если я его найду, ты получишь двадцать пять процентов от всего, что я получу. Считай свое участие выгодным капиталовложением.

— Пятьдесят процентов!

— Слишком много хочешь. Я сам все могу разузнать, если спущусь в подземку. Или выйду в бар. — Я показал пальцем через плечо.

— Не рассчитывай на это.

Он был прав. Я пожал плечами. Если я первым доберусь до Баркема, половина от пятидесяти или ста тысяч кредиток Солнечной системы все равно больше, чем я когда-либо видел за всю свою жизнь. И вообще деньги меня никогда особенно не заботили. Меня возмутило другое. Йокомата назвала меня «никудышным». И я твердо вознамерился запихнуть ее слова ей же в глотку.

— Договорились.

— Откуда мне знать, что ты не сбежишь, если сорвешь куш?

Я предложил ему единственный залог:

— Слово даю.

Элмеро вытянулся во всю длину:

— Над другим я бы просто посмеялся. Но ты, Зиг… Договорились!

Мы пожали друг другу руки, и он нагнулся вперед:

— Слушай. Баркем поднялся из подземных уровней; ему удалось довольно быстро сделать карьеру в организации Йокоматы. Последние два года он был ее правой рукой. Пользуется дурной славой; ухитряется напортить где только можно, подставить кого угодно — даже когда на то нет причин. Ему просто нравится кидать других. Но попробуй кинуть его самого — и больше о тебе никто никогда не услышит.

— Настоящий подонок.

— Точно. Йокомате он пришелся по вкусу. При нем все шло гладко, он всех держал в узде — пока не обмишурил саму Йокомату.

Так это и есть псих, блаженный клонолюб, придурок, который добыл для клона Харлоу грин-карту и собирался смыться с ней отсюда? Неужели мы говорим об одном и том же парне?

— Как ему удалось кинуть Йокомату?

Элмеро вздохнул:

— Вот и я хотел бы выяснить. Это было нелегко. Йокомата окружила дело такой тайной, что сразу ясно: если подробности проникнут в подземелья, вид у нее будет неважный. Известно мне вот что. Банда Йокоматы украла сотню пузырьков с концентратом зема прямо с поточной линии.