Формула счастья

Глава двадцать шестая

…Вниз. Я спускаюсь по лестнице, покрытой мягкой ковровой дорожкой. Своих шагов не слышу, но чувствую их — потому что одно колено у меня сильно ободрано, свежая кожица растрескалась, и рана вновь кровоточит. Продолжаю спускаться. В гостинице совсем тихо. Все — и дети, и взрослые спят. Дойдя до первого этажа, поворачиваю в холл, да, да, я почти уверен, что забыл их где-то здесь. Делаю еще несколько шагов… потом останавливаюсь. Замерзаю.

Она меня не замечает, какая-то незнакомая старушка. Нагнувшись, раскладывает и перекладывает мои осенние листья. Желтые, красные, коричневые, пестрые — всякие, она разложила их по всему столику. Ее руки в белых перчатках постоянно летают над ними, быстро меняя их местами, и вся картина шелестит, магически превращается в другую и еще в другую… Я улыбаюсь и уже готов приблизиться к ней. Но в этот момент старушка поднимает голову.

Ее лицо под густой сеткой морщин лишено всякого выражения. Как растрескавшаяся маска. В которой глубоко спрятанные под бледно-серыми веками, едва-едва проглядывают глаза.

Слепые!.. Задохнувшись, я бегу, бегу наверх по той же лестнице. И одновременно испытываю смутное, будто отдаленное сочувствие к мальчишке, который когда-то испугался там, внизу в фойе…

Изображение Штейна обжигало мне пальцы. Я осторожно поставил его перед собой и посмотрел на него — мужчина среднего возраста, без особых внешних достоинств, без особых недостатков. Обычный. В застывшем взгляде его глаз затаилась горечь, его образ запечатлелся в тот момент, когда он слегка закусил нижнюю губу и сморщил лоб, охваченный воспоминаниями об этой слепой старушке. Воспоминаниями, которые теперь стали и моими. Частица умершего, притаившаяся навсегда в моей памяти… Но почему же там, в юсианском звездолете, перед самым стартом Штейн вернулся к этому, давно прошедшему случаю? Неужели он чувствовал себя как тогда? Или ассоциация была совсем другой.

Одеста: «Даже в звездолете он продолжал обдумывать какую-то свою теорию — надеялся ее развить и закончить здесь, на Эйрене»,

В один из периодов эпохи своего расцвета юсы достигли других четырех планет, обращающихся вокруг их солнца. Две из них были абсолютно безжизненны, на третьей существовали только примитивные микроорганизмы, а на четвертой был сравнительно богатый растительный мир и некоторые виды квазиживотных, то есть жили существа, у которых была очень слабо развита система условных рефлек-. сов. Конечно, и микроорганизмы, и растения, и квазиживотные сейчас же стали объектом самых разнообразных исследований, причем именно это, в конечном счете, привело к великой идее биологического объединения пяти планет. А ее осуществление должно было начаться с нескольких целенаправленных мутаций и постепенного органического увязывания всех других принципиально различных генофондов, которыми уже располагали юсы. И здесь необходимо отметить, что генофонд их собственной планеты был более чем беден. Жизнь там была представлена единственно самими юсами.

Я сидел в кожаном кресле у окна в квартире, в которой несколько недель назад обитал Штейн. Какая-то внутренняя потребность привела меня сюда. Зеркальная поверхность ближайшего конуса отражала в мою сторону лучи Ри-дона, слившиеся в неподвижный желто-фиолетовый блеск. Незадолго до своей смерти Штейн предвидел колоссальную метаморфозу на Эйрене. Более того, он подробно и достаточно точно ее описал. Даже указывал вероятную дату ее проявления и, хотя тут он ошибся на несколько дней, наверное, испытал бы удовлетворение, если бы сейчас, сидя в своем кресле, созерцал до неузнаваемости изменившийся пейзаж за окном. Только он едва ли стал бы пассивно созерцать в этот час. «У него была способность работать в любых обстоятельствах».

Работать… Я провел в зале Сервера более трех часов за его записями, но даже, если бы посвятил им недели, вряд ли смог бы разобраться в их научной части, как мог бы, например, Рендел, да и не это было моей целью. Для меня прежде всего имела значение сама личность Штейна и, мне кажется, я сумел схватить основное. А поняв это, испытал огромное уважение к этому всецело отданному своей работе человеку. Он изложил свои констатации, аргументы, выводы, предположения, догадки, исходя из абсолютно добрых намерений и, я бы сказал, достойно — без излишних эмоций, выдающих подавленное самочувствие ученого, столкнувшегося с чем-то таким необозримым и величавым, как юсианская цивилизация. Он не боялся ошибок, которые мог бы допустить, его не поколебали и неизбежные «может быть», «если», «вероятно». Он недро- жал за свой авторитет, когда использовал новые, иногда неуклюжие выражения, придуманные потому, что не было аналогов в земных языках. Вообще, Штейн оказался одним из тех исключительных людей, которые имели смелость вторгнуться в область неведомого и с ясным сознанием недостаточности своих сил и с твердой верой в свою человеческую стойкость.

Вернье: «Мне он казался каким-то… нереальным, абстрактным».

Педантичные руки роботов стерли в квартире даже самые незначительные следы его пребывания, но несмотря на это, в тот момент меня охватило чувство, что я улавливаю его присутствие, что достаточно только сказать ему: «Все-таки и ты тоже боялся, даже больше нас всех, правда? Потому что ты знал…» — «Нет. Ничего я не знал, — та же улыбка как тогда, в те несколько секунд, когда он был мальчиком, очарованным изменчивой пестротой листьев на гостиничном столике. — Только предполагал, допускал. И очень хотел узнать». — «Что?» — «Все!»

Он хаотично раскрывал свои мысли перед бесчувственным диктофоном, потом их систематизировал терпеливо и старательно, спорил сам с собой, уставал, снова поднимался, был на подъеме, снова уставал, иногда впадал в отчаяние. Но никогда не сдавался. И никогда не переставал быть человечным… «Мы даже представить себе не можем, насколько, в сущности, одиноки юсы».

Изначальная причина всех различий — включая и психические между нами и ними — может быть, состоит в том, что юсы — растительного происхождения, насколько вообще уместно употреблять это определение для существ, у которых нет ни корней, ни листьев, ни фотосинтеза, которые не связаны с почвой. Но так или иначе, по крайней мере, по нашим критериям, как организмы они много ближе к растениям, чем к животным. Снабжают себя необходимой телесной энергией путем абсорбирования неорганических частиц и излучений окружающей среды, посредством всей своей «кожной» поверхности в каждый миг существования: аналогия с нашим дыханием могла бы до известной степени дать представление об этом процессе. Об их размножении, несмотря на то, что мы не смогли еще узнать ничего конкретного, можно с уверенностью сказать, что оно происходит не половым путем. Их нервная система имеет волокнисто-оптическое строение, которое, хотя и неизмеримо сложнее, чем у самых высших земных растений, в основном, основана почти на таком же принципе. Головной мозг у них не локализован и состоит из некой постепенно меняющей свои свойства ткани, расположенной слоями на различных, находящихся во взаимной корреляции уровнях. Их естественные органы чувств приспособлены регистрировать очень широкий диапазон звуков, гравитационных и электромагнитных волн, но их зрение, в земном смысле этого слова, было создано значительно позднее. Да именно, было создано ими самими не раньше, чем две-три тысячи лет назад, когда биологические науки у них достигли такого уровня, что они смогли позволить себе заняться собственным усовершенствованием, используя как прототип органы квазиживотных с других планет.

Что же касается тех разноцветных зон, которые гипертрофированно развились у них на груди, то, очевидно, что они регулируют приток лучистой энергии в организм юсов. Но их предназначение этим не исчерпывается. Структура их многослойна: она приспособлена разлагать поглощаемый свет и путем трансформации толщины и плотности слоев, осуществляемой как рефлекторно, так и сознательно, пропускать наружу только выбранный цвет спектра, постоянно изменять его концентрацию, яркость и интенсивность. Можно почти категорически утверждать, что это — основной способ общения между юсами, которое, вероятно, выражается в строго дозированном направлении определенных цветовых импульсов к каким-то неизвестным нам их рецепторам. В качестве косвенного подтверждения этого необходимо подчеркнуть, что хотя и существует звуковой, разговорный юсианский язык, они пользуются им довольно редко, и он, видимо, имеет для них преимущественно дополнительный, вспомогательный характер.