За право летать

Максимовна, — сказал он, тщательно борясь с согласными. — Из штаба. Срочно вылетаем. Вот.

Он протянул голубоватую бумажку. Вита прочитала. Потом ещё раз.

— Не понимаю, — сказала она. — Зачем?

Ким пожал плечами.

— Серегу я послал за билетами. В девять с копейками будет прямой в Питер. Чтобы не прыгать. Как блохи.

— Это ты правильно…

Что-то скакнуло в сознании и пропало. Блохи, блохи… скачут… На какой-то миг показалось, что — вот оно… Но нет, пропало окончательно.

Ладно. Если важное, то вернется. А не вернется, так и черт с ним. Во сне ей часто снились гениальные стихи. Иногда они запоминались. И оказывались полнейшей чушью.

Менделееву, паршивцу, просто повезло…

— Хорошо, Димочка. Разбуди меня в семь. Он кивнул, повернулся и пошел прочь, держась подчеркнуто прямо.

— Да, и еще…

Ким повернулся с готовностью. На повороте его качнуло.

— Когда нет посторонних, зови меня просто Вита. И на «ты». Договорились?

— Нет, — сказал он.

…И потом, когда она ласково, но настойчиво растормошила Виталия, и потом, и потом, и ещё потом, когда она даже задремала ненадолго на его бугристом плече, — ей все вспоминался некстати мрачноватый блеск в тех больших черных вечно прищуренных глазах…

Плохо, плохо, все плохо, все намного хуже, чем было, и от этого в Нем просыпалось что-то жалящее, яростное, сдавливающее горло. Когда внезапно вокруг оказалось множество Больших-холодных и они оттеснили в сторону Большого-теплого, Он просто растерялся. Никогда прежде не было, чтобы Он так долго и так много не знал, что Ему делать. Только когда чужаки подступили ко Второму, Он словно очнулся. Теперь Он точно знал — надо защищать. И не смог. Чужаков слишком много. Он слишком маленький — это Он понимал отчетливо. Драться одному — неправильно, рядом или за спиной должен быть Второй.

Все было плохо, все было неправильно. Он не мог даже шевельнуться, а к Нему все время прикасались, кололись, кусались, трогались, что-то делали, куда-то переносили, кормили, шумели, кажется, говорили, но все были такие холодные, что Он даже не пытался понять, что от Него хотят. Потом колоться и трогаться перестали, и перед глазами стало все белое, и на этом белом стали появляться цветные штуки и закорючки, Второй, его лицо, руки, много-много Больших, которые делали разные вещи. Они казались настоящими, но были плоскими. Закорючки часто повторялись, картинки тоже, это должно было что-то значить, но Он не хотел понимать. Он хотел вернуться к Большому-теплому, а ещё лучше — назад, когда Он был целым и Ему не было так больно и холодно…

Ким был подчеркнуто корректен всю дорогу — до аэропорта, в самом аэропорту, в самолете, — но вокруг него, кажется, струился морозный парок. Оседая тонкими игольчатыми кристаллами… Пройдет, все пройдет, неуверенно думала Вита. Полет длился почти два часа, небо за стеклом было черное, сияли звезды. На этой страшной высоте они сияли и в полдень, но здесь и сейчас была ночь.

Где-то над Уралом догнали луну…

Рядов пять в заднем салоне