Пилот особого назначения

Но вдруг флуггер стал заметно оттормаживать, а потом и вовсе замер, о чем возвестила невесомость, буквально ворвавшаяся в его внутренности.

Саймон пожал плечами.

— Задержка. Полетный коридор занят. Или эскорт меняют.

— Факт замены эскорта я полагаю вполне очевидным, — с англосаксонской обстоятельностью откликнулся лорд Этли.

Помолчали.

Оба не привыкли, когда их прерывают вот так.

Сэр Роберт собрался было попросить дворецкого разобраться, так как не пристало лорду самолично общаться с прислугой по таким незначительным поводам, когда флуггер пошел на разгон, а в иллюминаторе по правому борту замигали огни недалеких маршевых двигателей.

— А вот и эскорт. Теперь все в порядке. И пяти минут не прошло, — прокомментировал Саймон Фицральф.

— В порядке, — подтвердил Этли, барабаня пальцами по подлокотнику.

Его аристократическое лицо очень явственно говорило, что он думает о таком «порядке».

— Позвольте не согласиться, — ответил «слуга», достаточно изучивший мимику своего «хозяина». — Русских можно уважать именно за умение наводить порядок в самых экстремальных ситуациях. Сколько дней прошло после диверсий? А никакого хаоса. Орбита работает в почти штатном режиме. Я, право слово, не ожидал, что они так быстро разберутся.

— Пустое. Нам есть что обсудить, Саймон, ведь мы летим в гнездо ястреба.

— Быть может, распорядиться насчет кофе?

— Что за французские замашки?! Только чай! С молоком! — постановил сэр Роберт. — Чай, раз. Сфера молчания, два.

— А потом разговор, три, — закончил за него Фицральф и лорд Этли согласно кивнул.

Еще через две минуты встроенный барный комбайн выдал из гнезда у каждого подлокотника по вакуумной «поилке», которые заменяли в невесомости стаканы.

Саймон активировал пирамидку сферы молчания и первые слова действительно важного разговора готовы были сотрясти воздух в отсеке, когда «Альтаир» более чем ощутимо тряхнуло.

Саймон замер с поилкой в руках, а лорд Этли раздраженно вонзил ее в гнездо держателя.

— Bloody hell!

Ответом ему стал рев сирены, сквозь который прорывался панический крик:

— Тревога! Тревога!! Тревога!!!

Что, учитывая сирену, тоже было «вполне очевидным фактом».

Выстрел парализатора. Мгновением раньше в кресле обмякла могучая фигура Саймона. Волны темноты. Тошнота. Резкие команды, как сквозь вату. Качает.

«Меня куда-то несут, — понял лорд Этли. — Но куда?»

Риторический вопрос без ответа.

Падение во что-то огромное и мягкое. Резкие перегрузки. Перегрузки сменяются устойчивой силой тяжести. Очень тошнит. Вдоль тела ощущаются ремни.

Темнота, разбавленная неясными световыми пятнами. И голоса, размытые, как свет, и такие же далекие. Опять перегрузка. Она все нарастает, но не сильно. Она не тревожит. Тревожит тошнота и невозможность сконцентрировать мысли.

Такие надежные, тренированные и послушные мысли вышли из-под контроля, сменившись отвратительным калейдоскопом образов, смазанных воспоминаний и полуфраз. Вот это тревожит.

Лорд Этли на секунду вспомнил давнюю попойку в Оксфорде: юный студент Роберт вступает в товарищество Адама. Было много пива, виски, девочек и марихуаны. Это было очень давно, в прошлой жизни. Но и это воспоминание его покинуло.

Потом пришел его дворецкий Саймон. Огромная, молчаливая тень, ходившая за ним долгие годы. Двадцать четыре года назад дворецкий попросил его о разговоре…

Товарищество Адама…

Не обманули! Стоило принести клятву — и жизнь понеслась в гору, будто на хорошем ракетном ускорителе. Казалось бы. Игры нескольких десятков молодых шалопаев и нескольких старых пердунов — преподавателей. Ночь в гробу на кладбище, кровь из вены в каменной чаше и донельзя глупая клятва, а такой эффект!

Двадцать два года — золотой оксфордский диплом. Двадцать пять — доктор юридических наук по специальности «международное право». Назначение в юротдел правительства директории.

Двадцать семь — доктор международной экономики. Двадцать восемь — продажа фамильного имения на Кларе и покупка акций «Авроры». Двадцать девять — партнерство в фирме. Тридцать — член правления фирмы. Тридцать два — практика в правительстве ОН на Фиджи. Тридцать три — первый срок в Европарламенте. Тогда же — Роберт Этли самый молодой президент концерна «Аврора». Тридцать пять — самый молодой спикер европарламента или, как изволят выражаться господа немцы, вице-президент Евростага. И так далее.

И разговор со своим дворецким, чья фигура казалось вечной и незыблемой. Как собственная тень. И такой же неотступной.

— Вынужден просить вас о разговоре, сэр Роберт, — низкий поклон.

— Саймон, друг мой, мне сейчас недосуг…

— Вынужден настаивать, сэр Роберт, — слуга достает сферу молчания.

Тогда он рассказал ему кое-что о реальной политике и реальной власти. Напомнил ему о его успехах, давней, прочно забытой клятве. А также некоторых грешках, которые, если что, могли навсегда похоронить карьеру, честь и даже жизнь. Предложение, от которого нельзя отказаться.

С тех пор на людях они по-прежнему слуга и господин. На деле сэр Роберт теперь — брат Лебедь, а его дворецкий — непостижимо могущественный Бегущий за Солнцем. И власть. Колоссальная, звенящая, непостижимая. Опасная и увлекательная игра. Фишки на ломберном столике.

И вот: столик падает, фишки водопадом низринуты на пол, а сам брат Лебедь оказывается в черном мешке пси-паралича.

Тошнота.

Обморочный сон.

Когда «Альтаир» закачался, подхваченный неведомой силой, буквально через несколько секунд в потолке образовалась дыра с огненной каймой. Еще бы! Штурмовой резак рассчитан на броню звездолетов. Обшивка представительского флуггера для него — промокашка.

В дыру просыпался ливень стопорных пуль. Хитрая дрянь — метательный снаряд из кинетического «бета-геля» в тонкой полимерной оболочке. Оболочка разлетается, а мишень получает страшной силы нокаутирующий удар, которому позавидует боксер-тяжеловес. Бета-гель, по сути, еще и клей: без химического растворителя — не оторвать.

Секунда — и все телохранители обездвижены. Дыра разрождается черными фигурами. Еще секунда — пассажирская перегородка взломана. Импульс пси-парализатора.

Вот такая история.

Нарастает перегрузка, и его сознание тонет в липком киселе, наполненном всеми вещами, лишенном всех вещей. Это может быть только Х-матрица.

Лорд Этли почувствовал себя вернувшимся в тело. Х-прыжок завершен.

Шеи касается игла. Мгновенная резкая боль, рассеивающая дурман.

Он сидит в кресле… медицинском? Да, это оно и есть. Лазарет. Типичный лазарет. Такой бывает… в тюрьмах. При гауптвахтах крупных звездолетов. Тюрьма отпадает, учитывая недавний нырок в подпространство. Значит, звездолет.

Тесный кубрик в обрамлении серых переборок — голая сталь. Не то два, не то четыре кресла-койки. Минимум необходимого медоборудования. Тусклый рассеянный свет — световые панели в режиме ночь. Как-то так.

Пейзаж, непритязательный, давящий пейзаж дополняют три фигуры: двое мужчин, одна женщина. Больше ничего сказать нельзя. У всех на лицах мимикрирующий грим в режиме «маска-ноль». Рот, нос, два глаза, абсолютно ровные и гладкие, без отличий и примет. Голоса, надо полагать, изменены гортанными нановставками, которые дополняют обычно каждый комплект грима.

И тут угадал.

— Вы очнулись, лорд Этли? — электрический голос без модуляций.

Он хочет сказать «да», но тут его, наконец, выворачивает. Блевотина тугой струей бьет по палубе, брызги марают комбинезон говорившего и женщину, стоящую рядом с ним. Женщина отпрыгивает и принимается отряхивать капли руками в перчатках.

Лорд, перегнувшись с кресла, насколько позволяли ремни, успевает разглядеть фигуру Саймона в соседнем кресле.

— Пардон, мадам, — произносит он, отдышавшись.

Проклятая тошнота, наконец, ушла.

— Ничего, ничего, — первый даже не шелохнулся.