Призрачный Странник

Инстинктивно он чувствовал, что Спок опасен.

Шагая по коридору к лифту, он думал о вулканце. Как все Голодные, Спок больше обращал внимание на внешность, а не на внутреннюю суть. Но когда Ярблис впервые замыслил захватить тело Кирка и использовать корабль Голодных для страшного дела, которое должно было навсегда защитить его мир от их губительного влияния, он ещё не знал, что его маскарад окажется не таким полным, как было задумано. У них не было Сети Сознания — он до сих пор не мог представить себе, как это может быть, потому что боль отделения от Сети терзала его каждую минуту, и с этой болью ему приходилось жить, как с отверстой раной, — и всё же они знали друг друга лучше, чем он думал. Он знал, что совершил несколько ошибок. И Спок, Вычислитель Всего, кое-что вычислил по ним.

Он посмотрел вокруг себя, на стерильные белые стены, на плоский пол, на плоский потолок… всеми силами души он ненавидел это плоское место, насквозь провонявшее смрадом Голодных. Вот во что они превратили свой мир, подумал он. И теперь соблазнят его народ, чтобы превратить настоящий мир, истинный мир, прекрасную Рею, обитель Матери-Души в такое же ненавистное место, где всё поделено на Моё и Не-Моё, на Не-Тронь-Меня и Другие-Которые-Не-Я… соблазнят их обещаниями будущей жизни, такой простой, такой изобильной…

Но смысл жизни не в простоте и изобилии. Смысл жизни — в красоте, а красота заключена в опасностях, в холоде и голоде так же, как в покое и уюте. И этого им никогда не понять.

Пройдёт поколение или два — и многие в мире тоже перестанут это понимать. И со временем все они тоже превратятся в Голодных.

И красота Реи начнёт умирать.

Но этого он не допустит.

Он протянул руку — слабую маленькую руку с крошечными пальцами! — прикоснулся к плоской, холодной стене, которая никогда не была частью чего-то живого, и улыбнулся скупой, усталой улыбкой.

Это место, этот корабль теперь принадлежал ему. Если бы он не был так измучен, если бы его кости не ныли от горького, разъедающего душу одиночества, он бы торжествующе рассмеялся. Потому что когда он сделает своё дело, с этим будет покончено, и никогда больше Голодные не смогут осквернить его мир, и не купят души его людей в обмен на сладкие мечты о сытости.

— Бригады зачистки спустились на девятнадцатую палубу, — доложила лейтенант Ухура с порога почти пустого зала, включив коммуникатор и изо всех сил надеясь, что она отсоединила нужный контакт и что их разговор нельзя засечь с мостика. — Есть что-нибудь?

Голос Хелен, ещё хриплый от последствий газового отравления и вдобавок искажённый помехами плохой связи, ответил:

— Пока ничего. Он сидит в машинном отделении, в темноте, и ждёт. Там так холодно, что трудно разобраться… происходит ли что-нибудь.

Ухура сочувственно отметила, что Хелен всё ещё не может заставить себя произнести имя капитана.

— Держи меня в курсе, — тихо сказала она и отключилась. В 7:35 утра (Ухура чуть не застонала при мысли о предстоящей вахте на мостике после ночи вроде той, что ей пришлось пережить) комнаты отдыха в главном и инженерном корпусе, как правило, пустовали, зато спортзалы и помещения для активного отдыха пользовались неизменной популярностью среди тех, кто любил с утра пораньше размяться и хорошенько разогнать кровь по телу, и тех, кто хотел «покончить с этим мучением» до начала рабочего дня.

В этот час зал с бассейном, на пороге которого она стояла, должен был быть полон мужчин, и женщин, и весёлых голосов, далеко разносящихся над водой. Топот, резкие звуки ударов и ритмичная музыка доносились бы из спортзала, где поклонники боевых искусств выполняли перед завтраком свои утренние ката, и из танцевального класса, где Органа отрабатывала с ученицами плие и растяжки.

Но тревога, которую Ухура заметила прошлой ночью на жилых палубах и в комнате отдыха, всё ещё не утратила силы. Одинокий пловец упорными гребками продвигался по бледно-аквамариновой глади бассейна; спортзал и танцевальный класс были погружены в молчание, как пустые дома с зачехлённой мебелью. Может быть, кто-то из членов экипажа, занимавшихся в инженерном корпусе, пошёл сегодня утром в главный корпус… этого она не знала. Никто не может подолгу оставаться в напряжении, и атмосфера нервозного ожидания по большей части сошла на нет, вытесненная простой усталостью, однако Ухура догадывалась, что экипаж в основном предпочитает не рисковать, пока не будет объявлено, что пришелец благополучно уничтожен.

Она вздохнула. Времени оставалось в обрез. Она устало потёрла лицо и побрела к ближайшему лифту. Оставалось быстро перехватить чашечку самого крепкого кофе, принять душ и своей каюте и надеяться — скорее всего, тщетно — что сегодняшняя вахта окажется тихой.

— Ничего, — вполголоса сказал Боунс Маккой, глядя сверху вниз на женщину, что сидела на полу прямо у дверей машинного отделения. — Я побывал в каждом тёмном углу и в каждом служебном коридоре корабля, в таких местах, о которых я даже не подозревал раньше, но ничего не почувствовал. Не то чтобы я точно знал, что должен почувствовать… — Он заколебался, размышляя над этим. Потом медленно добавил: — Но, думаю, я узнал бы его.

Хелен кивнула.

— Думаю, мы все узнали бы… теперь.

Как ни странно, Маккою казалось, что она выглядит намного лучше чем даже вчера днём. Да, она была по-прежнему измождена, исчерпав до предела свою физическую выносливость… но тот убитый вид, та безнадёжная усталость, то выражение неотступного страха в её ореховых глазах — всё это исчезло. Перед ним всё ещё была женщина, перенёсшая тяжёлую травму, скорее эмоциональную, чем физическую; но в её лице снова светилась жизнь — жизнь, что была погребена под гнётом безысходного смятения и боязни безумия с той минуты, как они в последний раз поднялись с Пигмиса.

Коммуникатор тихо чирикнул. Хелен раскрыла его.

— Зачистка идёт на двадцатой палубе, — сказал приглушённый голос Ухуры. Было уже за восемь часов утра, и Маккой предположил, что она следит за переговорами бригад, подключившись к линии интеркома. — Есть новости?

— Ни одной.

Маккой фыркнул и отвёл глаза.

— Никогда мне не нравился этот чёртов транспортатор, — пробурчал он. — Перемешивать человеческие атомы, как бушель риса… наверное, так Призрачный Странник и расправлялся с клингонскими разведчиками там, на планете.

Хелен снова кивнула.

— Всё, что от него требовалось, — это улучить момент, когда они транспортируются на поверхность и захватить одного, а потом дождаться удобного случая.

— Но, с другой стороны, — продолжал Маккой, — я подозреваю, что лишь стабилизирующий эффект транспортного луча позволил Джиму остаться в живых.

Хелен скривила губы:

— Что наводит нас на весьма неприятные мысли касательно того, зачем Ярблис Гешкеррот решил присвоить себе место капитана звездолёта.

Потом из темноты машинного отделения позади до них донёсся шёпот Спока:

— Капитан?

Хелен и Маккой обернулись. Маленькая комната была погружена в сумрак, подсвеченный лишь слабым жёлтым мерцанием экрана и неярким огоньком горящей свечи, правдами и неправдами выпрошенной у помощницы канонира Бэрроуз, которая держала у себя целый запас, для религиозных целей или просто ради романтики — этого Хелен не знала. Отсвет пламени лежал на лице Спока, резко выделяя его угловатые ястребиные черты и оставляя в тени запавшие глаза. Спок добросовестно прочёл несколько книг, где говорилось о явлениях бестелесных существ, и одним из необходимых условий, неоднократно упомянутым в этих книгах, было приглушённое освещение. Возможно, отметил он, это требовалось для того, чтобы облегчить работу шарлатанам, но так же возможно, что световые волны сами по себе рассеивают и ослабляют силы создания, представляющего собой не что иное как набор электростатических импульсов.

Озарённый пламенем свечи, вулканец сидел с закрытыми глазами, как странный, бесстрастный идол, положив вытянутые руки ладонями вверх на грязноватый пластик столешницы. В комнате было холодно, но почему — Хелен не могла сказать точно.