Сердце меча

Бет слегка обиженно отстранилась.

— Логика твоей фразы от меня ускользает. Объясни подробнее.

— Я долго думал, Бет, этого всего так сразу и не рассказать. Понимаешь, я всю жизнь мечтал только о Синдэне. Ничего другого и не хотел, и не задумывался над этим — но было так потому что я, кроме Синдэна, ничего хорошего в жизни не видел. То есть, капитан Хару и все наши — они просто золотой народ, но в Синдэне были самые лучшие. И поэтому я сначала трусил тебе это сказать — я думал, что если попросить тебя стать моей женой, я предам всех своих друзей, Синдэн, Бога, всё! Если бы не миледи, я бы так и не понял, наверное, что к чему. Бет, меня на голову переворачивало, я даже молиться не мог от всего этого. А твоя мама — она меня как будто взяла и поставила опять на ноги. Она… она такая… Я не знаю даже. Если бы она была мужчиной, она бы знаешь, каким священником была…

— Воскресла нам Алиенора! — с пафосом процитировала Бет какого-то притворного пиита. — Дик, я очень люблю маму, но еще одна ода к ней из твоих уст — и меня стошнит. Я по три раза в день слушаю, какая она замечательная. Давай лучше о себе.

— Так обо мне почти все, Бет. Понимаешь, мы с тобой страшные дураки. Мы с тобой думали, что это прямо как у Ромео и Джульетты: раз-два, полюбились-поженились… А так нельзя. Шекспир прав, так оно вот чем заканчивается. А настоящая любовь — это как у Сирано. Пятнадцать лет знать — и молчать. Только нам не надо молчать, мы же не комплексуем насчет носа и всего такого.

— Дик, я потеряла нить твоего монолога. Немножко более конкретно: чего ты хочешь?

— Я хочу просить тебя стать моей женой, но не сейчас, а через три года. Я тогда уже поступлю в Академию, а ты закончишь школу. А если до того времени мы поймем, что на самом деле не любили друг друга, а просто искали… утешения, что ли… То мы просто письмами это все объясним.

Бет какое-то время молчала, чуть наморщив нос, потом сказала:

— Тебе в самом деле вредно читать. Ты подхватываешь из книг самые дурацкие идеи. Смотри, я здесь. Ты меня любил? Ты меня хотел сделать счастливой? Так вот, это совсем просто. Возьми мою любовь здесь. Сейчас.

— Это будет… неправильно.

— Да почему же?

— Мы после этого не сможем смотреть людям в глаза.

— Кто не сможет, а кто и сможет, — хмыкнула Бет.

— Ты… сможешь?

— Да что в этом такого?

— А если нет ничего такого— то почему мы прячемся?

— Потому что все здесь такие же зануды, как ты.

— Бет, если мы подождем эти три года, нам не надо будет прятаться. Твоя мама обещала, что отдаст мне тебя в жены.

— Дик, приди в себя! Почему ты решил, что я хочу за тебя замуж?

Он опешил.

— Как… не хочешь?

— Ну вот так, не хочу. Я буду актрисой, Рики. Пе-ви-цей. У меня не будет времени ни на какую семью. Мне некогда будет возиться с детьми и прыгать возле печки. И я совсем не хочу ждать тебя из очередного рейда… аж пока не дождусь известия о смерти…

— Бет… — голос юноши был все тише и тише. — Так ты… не любишь… меня?

— Что за вопрос — люблю, конечно. Но любовь — это одно, а замуж — это совсем другое.

— Н-не понимаю, — пробормотал он.

— Дик, семья убивает все чувства. Брак — это хомут, посмотри на мою маму. Ты говоришь, она замечательный человек, а я вижу, что несчастный. Она вышла замуж не по любви, да еще мужа после рождения Джека видела только на экране. Ты хочешь, чтобы и я так? Три года ждать, пока мы вырастем. А потом — опять ждать? А если за эти три года ты захочешь пойти в свои монахи? Скажешь — не захочешь?

— Не знаю. Я же потому и говорю: вот сейчас я бы забрал твою любовь — а потом все-таки понял, что мое призвание в Синдэн. А должен был бы жениться на тебе.

— Ни фига не должен. Я свободный человек, и кому хочу, тому даю.

— Такие свободные люди знаешь, как называются?

Бет аж вскинулась, вся кипя от гнева.

— Ну и козел же ты, Дик Суна. Ну и козел! Я так и знала, что ты меня этим попрекнешь!

— Ничем таким я тебя не попрекал! — он тоже начал выходить из себя. — Я только понять не могу, чего ты хочешь! Для меня не было ничего дороже Синдэна, пока ты не появилась. А теперь ты говоришь, что я должен предать Синдэн, а взамен ничего не получить.

— Как это ничего? Ты меня лапал-лапал, а теперь говоришь — ничего?

— Ну, а что это, если не ничего? Я ведь люблю тебя, а не лапанье.

— Я не понимаю, как это можно меня любить — а теперь струсить.

— Да ничего я не струсил!

— Ну так докажи!

— Почему это? Бет, я что, совсем тебе не нужен?

— Нужен, конечно! Я столько времени на тебя убила — и что?

Она осеклась. Дик смотрел на нее во все глаза, правой рукой сжимая крест на груди — до того что костяшки пальцев побелели.

— Ты меня не любишь, — прошептал он.

— Это у тебя просто какие-то странные понятия о любви: умри, но сдохни.

Он медленно покачал головой.

— Ты меня не любишь. Майлз был прав: тебе просто… интересно, как оно будет.

— А тебе — нет? Вот лицемерная скотина: у самого даже хвост на затылке стоял, когда он меня облизывал, а теперь строит из себя Рюделя. Иди и целуйся со своим шеэдом. И цацку свою забери, — она сняла с шеи крестик и бросила Дику.

Дик не поймал.

Стеклопластовый крестик упал между ступенек, прозвенел по ним уровнем ниже и улегся там.

— А ну, отойди! — Дик толкнул Бет, чтобы она освободила дорогу.

Он сам не знал, насколько он, привыкший к полуторным-двойным ускорениям, силен. Толкая Бет, он не рассчитал силы.

Она оступилась и упала с лестницы.

Вместе с ней упало его сердце. Он успел кинуться вперед и прихватить ее за то, что было ближе: за волосы; в итоге она не опрокинулась вниз головой и не сломала шею, а пересчитала несколько ступенек попой и остановилась на площадке ниже, прикусив язык и рыдая от боли.

— Бет! — он спрыгнул к ней и быстро ощупал, проверяя, нет ли переломов. — Ты в порядке?

Наградой за заботу была оплеуха.

— Кретин! — крикнула она, когда боль в языке сделалась терпимой. По лицу ее градом катились слезы. — Уйди, придурок!

Она развернулась, чтобы спуститься еще на пролет, Дик с криком «Да подожди ты!» ухватил ее за шиворот чоли, и…

Хрррясь! — тонкий шелк блузки разошелся. Дик весь обледенел: как он, если что, объяснит теперь ВОТ ЭТО??? Бет взвизгнула, сжала разорванную блузку руками на груди и ломанулась в дверь, ведущую на пятую палубу.

Дик вторично похолодел при мысли о том, что будет, если этот бардак услышит Вальдер. А он непременно услышит, если Бет будет так колотиться в дверь — она же не знает, что без замка та открывается только изнутри отсека…

— Бет, ты с ума сошла, вернись сейчас же! — он попробовал оттеснить ее от двери, обхватил за руки и грудь, но она завопила:

— Пусти, мне больно!

За время этой короткой борьбы его тело пришло в состояние боевой готовности — совершенно помимо его воли, и очень некстати, потому что…

Потому что дверь пятой палубы открылась и во всю высоту и ширину проема воздвигся страшный, как смерть, Вальдемар Аникст.

Мгновенно оценив обстановку, он оторвал Дика от Бет, пригнулся к ней и горячо, заботливо — словно это не он избегал и поносил ее! — спросил:

— Что с тобой, девочка, милая? Он тебя обидел?

Бет была перепугана не меньше Дика и не могла ответить ни «да», ни «нет». Тогда Вальдер развернулся к юноше, и его перекошенное лицо было еще страшней обычного.

— Ты лапал ее?

— Да, — ответил Дик, потому что правды скрывать не собирался.

Вальдер схватил его правой рукой за загривок и сильно, страшно ударил лицом об опорный столб винтовой лестницы.

Глава 5

Шин Даллет

Самым серьезным наказанием, которому Бет подвергалась в жизни, было лишение обеда в школе. Поэтому мгновенная расправа, учиненная над Диком, повергла ее в оцепенение. Вальдер показался безжалостным огромным чудовищем, которое способно размозжить и ее, если правда о происходившем здесь вырвется из ее губ.