Лаки Старр и большое Солнце Меркурия

Лаки опустился на колени, глядя через лицевую пластину на Майндса. Он осветил его бледное напряженное лицо своим фонарем. Проверил давление в костюме, убедившись, что во время падения швы не разошлись. Потом, схватив инженера за руки и ноги, взвалил себе на плечи и встал.

— Назад в Купол, — сказал он, — и боюсь, проблема несколько сложнее, чем думает шеф.

Верзила что-то проворчал и двинулся за Лаки; тот шел большими легкими шагами, и маленькому Верзиле приходилось почти бежать. Он держал бластер наготове, чтобы выстрелить в Майндса, не задев Лаки.

Шеф — это Гектор Конвей, глава Совета Науки. В неофициальной обстановке Лаки звал его дядя Гектор, потому что он, Гектор Конвей, вместе с Огастасом Хенри был опекуном маленького Лаки после смерти его родителей во время пиратского нападения в районе орбиты Венеры.

Неделю назад Конвей небрежным тоном, будто предлагая отпуск, спросил Лаки:

— Не хочешь ли слетать на Меркурий?

— А что там, дядя Гектор?

— Да ничего особенного, — ответил Конвей, нахмурившись, — политика. Мы проводим на Меркурии дорогостоящий эксперимент, одно из тех фундаментальных исследований, которые могут ничего не дать, но, с другой стороны, могут и произвести революцию. Рискованная игра. Все эти проекты таковы.

— Я об этом знаю? — спросил Лаки.

— Не думаю. Начали совсем недавно. А сенатор Свенсон приводит его в качестве примера того, как легко Совет тратит деньги налогоплательщиков. Ты знаешь эту песню. Он проводит расследование, и один из его людей улетел несколько месяцев назад на Меркурий.

— Сенатор Свенсон? Понятно. — Лаки кивнул.

Это не было для него новостью. За последние несколько десятилетий Совет Науки медленно выдвигался на передний фронт при отражении как внутренних, так и внешних опасностей, угрожавших Земле. В век галактической цивилизации, когда человечество расселилось по всем звездам Млечного Пути, только ученые могли справляться с проблемами всего человечества. Только специально подготовленные ученые, члены Совета.

Но в правительстве Земли некоторые боялись растущего влиянии Совета Науки, и были такие, кто использовал этот страх в собственных честолюбивых целях. Предводителем этой последней группы был сенатор Свенсон. Его нападки па «бессмысленную трату Советом средств налогоплательщиков» принесли ему широкую известность.

Лаки спросил:

— А кто возглавляет проект на Меркурии? Я его знаю?

— Кстати, мы называем его проектом «Свет». А возглавляет его инженер по имени Скотт Майндс. Умный парень, но не годится для руководства. Самое неприятное, что с тех пор, как Свенсон поднял шум, с проектом стали происходить всякие неожиданности.

— Посмотрю, если хотите, дядя Гектор.

— Хорошо. Случайности и поломки — это ничего серьезного, я уверен, но мы не хотим, чтобы Свенсон представлял нас в дурном свете. Проследи, чтобы это кончилось. И присмотрись к его человеку. Его зовут Эртейл, и у него репутация способного и опасного парня.

Так это все началось. Небольшое расследование, чтобы предотвратить политические трудности. Ничего больше.

Лаки высадился на северном полюсе Меркурия, ничего особенного не ожидая, и через два часа оказался под прицелом бластера.

Бредя к Куполу с Майндсом на плечах, Лаки думал: «Тут не просто политика».

Доктор Карл Гардома вышел из маленькой больничной палаты и серьезно посмотрел на Лаки и Верзилу. Он вытирал свои сильные руки куском пушистого пластоабсорбента; закончив, бросил его в корзину для мусора. Его темное, почти коричневое лицо было обеспокоено, тяжелые густые брови нахмурены. Даже черные волосы, коротко подстриженные и торчавшие в беспорядке, тоже передавали озабоченность.

— Ну, доктор? — спросил Лаки.

Доктор Гардома сказал:

— Я дал ему успокоительное. Не знаю, как раньше, но в последние несколько месяцев он находился в большом напряжении.

— Почему?

— Он считает себя ответственным за все неприятности с проектом «Свет».

— А разве это не так?

— Конечно, нет. Но можете себе представить, что он чувствует. Он уверен, что все винят его. Проект «Свет» жизненно важен. В него вложено много денег и сил. Под началом у Майндса десять человек, все на пять-десять лет старше его, и огромное количество оборудования.

— А почему он так молод?

Доктор мрачно улыбнулся, но, вопреки мрачности, ровные белые зубы сделали его улыбку приятной, даже очаровательной. Он сказал:

— Субэфирная оптика, мистер Старр, совершенно новая ветвь науки. Только молодые люди, вчерашние выпускники, в ней разбираются.

— Вы как будто и сами в ней разбираетесь?

— Мне рассказывал Майндс. Мы прилетели на Меркурий в одном корабле, и он меня околдовал своим проектом и возлагаемыми на него надеждами. Вы что-нибудь об этом знаете?

— Не имею представления.

— Ну, речь идет о гиперпространстве, той части космоса, которая находится за пределами известного нам пространства. Законы природы, действующие в обычном пространстве, в гиперпространстве неприменимы. Например, в обычном пространстве невозможно двигаться быстрее света, и потому нужно не менее четырех лет, чтобы долететь до ближайшей звезды. А в гиперпространстве возможна любая скорость… — Врач с виноватой улыбкой смолк. — Я уверен, вы все это знаете.

— Большинство людей знают, что с открытием гиперпространства стали возможны полеты к звездам, — сказал Лаки. — Но при чем тут проект «Свет»?

— Ну, в обычном пространстве в вакууме свет распространяется по прямой линии, — сказал доктор Гардома. — Линию можно искривить только большой силой тяготения. С другой стороны, в гиперпространстве ее можно сгибать легко, как хлопковую нить. Свет можно сфокусировать, рассеять, отправить в обратном направлении. Так утверждает теория гипероптики.

— И, вероятно, Скотт Майндс должен проверить справедливость этой теории?

— Совершенно верно.

— А почему здесь? — спросил Майндс. — Почему именно на Меркурии?

— Потому что только тут во всей Солнечной системе столько света сосредоточивается на большой поверхности. Эффект, которого ожидает Майндс, легче всего наблюдать здесь. Осуществление того же проекта на Земле обошлось бы в сотни раз дороже, и результаты были бы в сотни раз менее надежными. Так говорил мне Майндс.

— Однако начались случайности.

Доктор Гардома фыркнул.

— Это не случайности. И, мистер Старр, их нужно прекратить. Знаете ли вы, что будет означать успех проекта «Свет»? — Он продолжал, захваченный собственными словами. — Земля больше не будет рабыней Солнца. Космические станции, окружающие Землю, смогут перехватывать солнечный свет, переводить его в гиперпространство и равномерно распределять по всей Земле. Жара пустынь и холод полюсов исчезнут. Времена года будут установлены такими, как нам нужно. Мы будем управлять погодой, контролируя распределение солнечного света. Сможем иметь вечный солнечный свет, если захотим, или день любой длины. Земля превратится в кондиционированный рай.

— Вероятно, на это потребуется время.

— Очень много, но ведь это только начало… Послушайте, может, я не в свое дело вмешиваюсь, но не вы ли тот Дэвид Старр, который разрешил загадку отравленной пищи на Марсе?

Голос Лаки звучал чуть раздраженно, брови его нахмурились:

— Почему вы так считаете?

Доктор Гардома ответил:

— Ведь я все-таки врач. Отравления вначале считали эпидемией, и я этим очень интересовался. Ходили слухи о молодом члене Совета, который сыграл главную роль в разгадке этой тайны, упоминали и имя.

Лаки сказал:

— Оставим это.

Он, как всегда, испытывал недовольство, когда становился слишком известен. Вначале Майндс, теперь Гардома.

— Если вы тот самый Старр, — сказал Гардома, — я надеюсь, вы здесь для того, чтобы прекратить все эти неприятности.

Лаки, казалось, его не слышал. Он спросил:

— Когда я смогу поговорить со Скоттом Майндсом, доктор Гардома?