Свет

Он начал было лекцию по квантовой теории, но изумление с Анны согнать не смог.

– Ладно, забудь, – сказал он. – Суть в том, что там на самом деле ничего такого нет. Некоторые считают, что мир таков, каким мы его видим, благодаря декогеренции; но люди вроде Брайана Тэйта намерены дознаться, где математика кладет этому конец. В любой день может оказаться, что мы просто обошли область декогеренции, следуя математическими тропами, и все это… – он жестом обвел телевизор и полную теней комнату, – будет с того дня не важнее для нас, чем для фотона.

– А насколько это важно?

– Да не особенно.

– Это ужасно. Теряешь уверенность во всем. Такое ощущение, что все вокруг… – она тоже сделала широкий жест, – вот-вот вскипит и выплеснется с брызгами.

Кэрни глянул на нее.

– Это уже происходит, – ответил он. Приподнялся на локте и отпил вина. – Там, внизу, царит беспорядок, – нехотя признал он. – Пространство там вроде как ничего не значит, а раз так, то и время тоже.

Он рассмеялся.

– И это по-своему красиво.

– Ты меня трахнешь еще раз? – жалобно спросила Анна.

На следующий день он ухитрился дозвониться Брайану Тэйту и спросил:

– Ты эту чухню по ящику смотрел?

– А?

– Ну, про этот рентгеновский источник, чем бы он ни был. Я слышал, как в Кембридже кто-то болтает про Пенроуза и концепцию сингулярности без горизонта событий; бред собачий, конечно…

Голос Тэйта прозвучал скорее отстраненно.

– Не слышал я ни про какой источник, – сказал он. – Послушай, Майкл, мне надо с тобой поговорить…

Связь прервалась. Кэрни сердито уставился на телефон, размышляя про данное Пенроузом определение горизонта событий. Пенроуз считал, что там лежит не предел людских знаний, а защитный барьер, без которого нарушение законов физики выплеснулось бы во Вселенную. Он включил телевизор. По-прежнему Си-эн-эн. Ничего интересного.

– В чем дело? – спросила Анна.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Слушай, ты не против, если мы вернемся домой?

Он отвез «понтиак» в международный аэропорт имени Логана. Тремя часами позже они уже были в полете, взбираясь в облака над побережьем Ньюфаундленда; остров с такой высоты казался плесневым наростом на глади морской. Пронзив облака, самолет вылетел к сияющему солнцу. Анна вроде бы отвлеклась от ночного происшествия. Сидела у иллюминатора, почти непрерывно глядя вниз на облака, и по лицу ее блуждала тонкая, почти ироническая усмешка; раз, впрочем, она ненадолго стиснула руку Кэрни и прошептала:

– А мне нравится здесь, наверху.

Но мысли Кэрни уже были далеко.

На втором своем году в Кембридже он работал по утрам, а после обеда запирался в комнате и раскладывал карты.

Себе он неизменно отводил карту Шута.

– Нами движет, – поясняла ему Инге, прежде чем найти себе более подходящего постельного партнера, – глубоко недооцениваемая жажда желания. Шут постоянно срывается со скалы в пространство; так и мы пытаемся заполнить собою отсутствие, которое нас привлекло.

Как обычно в ту пору, он понятия не имел, о чем она говорит. Он полагал, что девушка просто нахваталась всякой чухни, чтобы повысить к себе интерес. Но предложенная ею картинка закрепилась в сознании; и каждое путешествие во всех смыслах становилось трипом.

Он вынужден был изымать карту Шута из колоды, прежде чем толковать расклад. Поздним вечером, когда комната погружалась в полумрак, он размещал карту на подлокотнике кресла, откуда та сияла слабым флуоресцентным светом: скорее событие, чем изображение.

Простые правила позволяли проложить по картам маршрут путешествия. Например, если выпадала карта Жезла, Кэрни отправлялся на север только в том случае, когда стояла вторая половина года, или в случае, если следующей картой выпадал Рыцарь. Дальнейшие правила, чьи исключения и исключения из исключений он интуитивно определял с каждым новым раскладом, давали возможность выбрать направление на юг, запад или восток, конкретный пункт или даже одежду, в которую он должен был облачиться.

Отправляясь в путешествие, он всегда прятал колоду. Его занимало другое. Куда ни глянь, в пейзаже обязательно заметишь что-нибудь новое. Дрок устилает склон крутого холма, на чьей вершине торчит одинокая ферма. Заводские трубы теряются в солнечном сиянии, аж глаза слепит. Кто-то в вагоне вдруг раскрывает газету: сухой шелест страниц подобен стуку дождя по стеклам. В промежутках между этими событиями его одолевали мечты, совершенные, как золотистый мед. Он представлял себе погоду в Лидсе или Ньюкасле, тянулся за «Индепендент» почитать об этом и видел: Глобальная экономика предположительно останется в состоянии стагнации. Внезапно он замечал, какие часы на руке женщины через проход. Пластмассовые, с прозрачным циферблатом, так за мельтешением зеленовато подсвеченных зубчиков часового механизма не уследить за движениями рук!

Чего он искал? Он понимал лишь, что чистый желтый передок поезда системы «Интерсити» преисполняет его душу восторгом.

По утрам Кэрни работал. Вечерами раскладывал Таро. По выходным путешествовал. Иногда он встречал в городе Инге. Он рассказывал ей о картах; девушка касалась его руки завистливо-восхищенным жестом. С ней всегда было приятно, хотя она кой-чего и не понимала.

– Это же просто по приколу, – любила она повторять. Кэрни было девятнадцать. Математическая физика раскрылась перед ним, как цветок, обнажая его истинное предназначение. Но будущее пока не определилось. Он полагал тогда, что путешествия помогут найти проход в «пятое измерение». В истинный Дом Дрока, где воплотятся детские мечты, несущие надежду, предопределение и свет.

– Эй, Майкл!

Кэрни огляделся, на миг утратив ориентацию в пространстве. Свет все преобразил: пластиковый стаканчик с минералкой, волоски на тыльной стороне кисти, крыло лайнера в тридцати тысячах футов над Атлантикой. Все эти вещи оказались переопределены, став на краткое время самими собой, доведенными до крайности. Вдоль рядов забегали стюардессы, забирая у пассажиров лотки. Вскоре зачастили, но быстро вернулись в нормальный режим двигатели: самолет выполнил крен и проскользнул в облако. Турбулентность взметнула вокруг водяные вихри, затем иллюминатор расчистился, и солнечный день внезапно сменили мокрые просторы лондонского аэропорта Хитроу, по которым неустанно гулял ветер.

– Идем на посадку! – восторженно прощебетала Анна. Стиснув его предплечье, она приникла к окну. – Идем на посадку!

Все дороги, разумеется, вели навстречу Шрэндер. Шрэндер неустанно выжидала шанса его сцапать.

14

Поезд-призрак

Серия Мау открыла канал связи с обитаемой секцией и обнаружила, что пассажиры снова собрались вокруг голографического экрана. На сей раз экран демонстрировал различные компоненты сложного груза, размещенного в трюме «Белой кошки»: машины эти ползали по оливиновой пустыне между грудами переплавленного по виду камня, которые, если внимательно присмотреться, могли сойти за древние развалины.

– Вечеринка тут была жаркая, – заключил один. – Эту хрень разогрели до двадцати тысяч кельвинов гамма-пушкой большого радиуса действия. Такое впечатление, что тут маленькая звезда воссияла, честное слово. Миллион лет назад они сражались за сокровища, которым уже тогда были миллионы лет. Господи, вы только подумайте!

– Господи, – беспомощно повторила женщина-клон, – как же это скучно, мама дорогая!

Все рассмеялись и придвинулись к экрану. Две женщины в одинаковых юбках-трубах кричаще-розового цвета, сшитых вроде бы из атласа, завели руки за спины.

Серия Мау смотрела на них. Они ее злили. Они просто трахались, слонялись и задирали друг друга. Они только и говорили что о прибыльных сделках, событиях в мире искусства и о том, как проведут отпуск в Ядре. Они только и обсуждали, что купят или что уже купили. Какой от них прок кому бы то ни было, кроме них самих? Что они протащили на ее корабль?