Эвотон: начало

– Успокойся! Слышишь меня? Успокойся! – проговорил он, пытаясь передать хотя бы частичку своей неуязвимости.

Группы бойцов к этому времени обступили их полностью со всех сторон. И даже возле стены уже стояли несколько прицелившихся человек. «Чего же они ждут?» – недоумевал про себя Дифенти.

Наконец, сквозь тяжёлое и неровное дыхание, новенький сумел выдавить из себя лишь одно слово:

– Убьют…

– Ну и пусть! – внушительным тоном прикрикнул Дифенти. – Убьют наши тела, но не заберут наши души! – он окинул взглядом обступивших их людей. – Мне стыдно за человечество, когда я смотрю на вас!

– Мне тоже бывает стыдно… – монотонно сказал незаметно появившийся у дверного проёма мужчина. – Знаешь, меня в последнее время начало преследовать это чувство и, по правде говоря, я ничего не могу с этим поделать… – он подошёл немного ближе и остановился.

– Я знаю, что облегчит твои страдания! – с вызовом сказал Дифенти.

– И что же это за лекарство?

– Называется: «Поцелуй меня в зад, инопланетная тварь!»

Мужчина в костюме одобрительно кивнул бойцам…

– Сектор чист! – доложил один из них спустя несколько секунд.

– А я ведь серьёзно говорил о своих чувствах… – недовольно сказал пришелец, глядя на три лежащих у его ног трупа, два из которых истекали свежей красной кровью.

Мы провожали взглядами Андрея, поднимавшегося по широким ступеням Потёмкинской лестницы, символизирующей собой морской вход в город, так как спускалась она непосредственно к морю. Общее количество её ступеней – сто девяносто две. Оттуда, с самого верха, где тянулся Приморский бульвар вдоль крутого паркового склона, располагающегося по сторонам лестницы, открывался замечательный вид на Одесский залив, порт и Воронцовский маяк. Маяк представлял собой белоснежное сооружение с цилиндрической башней и красным фонарём, стоящее на краю уходящего в море мола. Именно он первым встречает заходящие в акваторию порта суда. Его построили вместо старого чугунного изящного маяка с сужавшейся башней, который был вынужденно взорван при обороне Одессы в 1941 году во времена Второй мировой войны. А если дул дневной морской бриз, то можно было подолгу стоять и получать истинное наслаждение, вдыхая полной грудью наполненный йодом морской воздух, забыв обо всём на свете…

– Присядем возле нашего любимого каштана, когда поднимемся?

– С удовольствием, – недвусмысленно ответила дочь. – Где оставим автомобиль?

– Можно проехать немного вперёд, чтобы не у самой лестницы…

Неожиданно меня охватило какое-то странное чувство, навевавшее что-то наподобие тревоги. Я не мог понять причину и начал анализировать обстановку, попутно решив поинтересоваться у Милы, которая копалась в каких-то файлах в голограмме своего Помощника.

– Ты ничего не заметила?

Мила подняла карие глаза и внимательно посмотрела на меня через зеркало заднего вида. Затем она перевела взгляд на улицу.

– Нет… – неуверенно и тихо сказала она.

Я внутренне собрался, сконцентрировался на дороге, и до меня дошло, что прошло уже несколько минут, как мимо нас не проехал ни один автомобиль. Более того, обе стороны дороги были совершенно пусты. Обычно заполненная туристами Приморская улица сейчас пребывала в полной тишине, будто находилась не в центре крупного города, а в тихом небольшом провинциальном городке. Лишь собака нарушила установившийся порядок, не спеша перебежав дорогу вдали от нас, на расстоянии примерно пятидесяти метров, видимо, не привыкшая к такой обстановке. Дул легкий ветерок, слегка волоча по асфальту сухие листья. Я открыл дверь и вышел из автомобиля, внимательно осматривая окрестности. С левой стороны находился порт и море, а с правой – лестница. Посмотрев на неё, я испытал небольшой шок, переходивший в крайнее удивление, при этом отнюдь не лишённое тревожного подтекста. Кажется, Мила также увидела представшую перед нами картину, приоткрыв заднюю дверь, но оставшись внутри салона.

Сверху, с самых верхних ступеней лестницы, от памятника Дюку де Ришелье, деловито спускались десятки людей в чёрных костюмах. Безусловно – абсидеумы. Именно они полюбили чёрные брюки и такого же цвета пиджаки, надетые на ослепительно белые рубашки, которые украшали аккуратно завязанные галстуки всё того же чёрного цвета. В течение всего времени, прожитого мною на Земле, я практически ни разу не видел абсидеума без своей униформы.

Инопланетяне спускались двумя колоннами один за другим вдоль левого и правого краёв лестницы, образуя своеобразный центральный коридор наверх. Когда первые два абсидеума, в головах колонн дошли до середины пути вниз, сюда к нам, я увидел силуэт, немного перекрывший на заднем плане памятник, стоявший и смотревший в нашем направлении.

– Кажется, это за нами… – сказала дочь, выходя из автомобиля.

– Оставайся здесь, а я прогуляюсь наверх, – я посмотрел на свою Милу, на её перепуганное лицо.

– Ты вернёшься? – взволнованно спросила она.

Я подошёл и по-отцовски обнял её, а она крепко прижалась ко мне дрожащим телом и по её щекам покатились слёзы.

– За меня не волнуйся, – я посмотрел ей в глаза. – Запомни, солнышко! Ты и Велфарий – единственные, кто у меня остался в этом мире после смерти мамы. И я дал ей слово, что позабочусь о вас.

Мила опустила заплаканное лицо на мою грудь. Я снова крепко прижал и погладил её. Затем, повернувшись к лестнице, поднял голову. Силуэт наверху стоял всё так же неизменно.

– Мне пора. Видишь, как ребята стараются ради нас, – я взглянул на Милу и слегка улыбнулся. – Не стоит их огорчать… Полезай обратно на заднее сиденье и не выходи из автомобиля.

– Хорошо, – сказала она сквозь слёзы, улыбнувшись мне в ответ.

Я уверенно направился к ступеням. Абсидеумы уже полностью спустились и молча смотрели, как я поднимаюсь наверх. Все лица выражали, как и всегда для представителей их цивилизации, максимальную сосредоточенность и спокойствие. Я взглянул на каждую из двух колонн, проведя глазами от одного края к другому. Всего их стояло несколько сотен. Выглядело всё действительно масштабно и пафосно – по-абсидеумски. Я снова посмотрел на стоящего в центре. На этот раз, он немного сменил позу, немного выставив вперёд другую ногу. Забавно, но меня охватило чувство ностальгии, хотя я абсолютно не понимал причины его появления.

С неба послышался крик чаек. Я на мгновение остановился и поднял голову. Над лестницей пролетали несколько птиц в сторону моря, переговариваясь между собой. А, может, пытаясь что-то сказать находившимся внизу живым существам. Я продолжил движение. Через несколько десятков ступеней, почти дойдя до верха, я в очередной раз попытался найти взглядом стоящего абсидеума. Я резко остановился и замер! Передо мной, провожая глазами улетавших птиц, стоял Алмий! Он не обращал на меня никакого внимания, полностью сконцентрировавшись в точку пространства над морем.

– Я бы всё отдал, чтобы на мгновение стать птицей и ощутить всю глубину пространства и возносящую в небеса силу ветра…

Я без лишних движений быстро устремился к нему и, что было сил, ударил его в челюсть. От столь сильного удара он не устоял на ногах, откинулся боком назад и приземлился на локти рук.

– Это спустит тебя с небес на грешную землю, ублюдок! – не выдержал я.

Вдохнув воздух полной грудью, и немного привстав, он сплюнул в сторону голубой жидкостью и язвительно рассмеялся.

– А как же отрицательные эвотоны? – спросил он не менее язвительно, чем ранее, окончательно поднявшись.

– А я получил истинное удовольствие при виде твоей боли с кровью… – сощурившись, произнёс я, старательно выговаривая каждую букву, пытаясь при этом не выдать своё притворство.

Он снова рассмеялся. Правда, на этот раз его смех, скорей всего, выдавал полную искренность.

– Узнаю настоящего абсидеума перед собой!

Я промолчал.

– И почему же ты с ревностью не заявляешь, что наполовину патриец? Неужели, наконец, махнул рукой на этих жалких людей, которых ты с таким усердием защищал? – не дождавшись от меня ответа и понимая, что пока меня не удаётся спровоцировать, он продолжал: – Разве в них может быть что-то ценное, кроме генерируемых эвотонов?