Действо на планете Иан

«Почему я решил приехать сюда?»

Вопрос, возникший в подсознании, застал его врасплох. У него часто спрашивали, почему он сюда перебрался. Часто, поскольку каждый год путешественники — по преимуществу совсем молодые — прибывали через Врата на Иан в поисках неизведанного… и все чаще именно Лем оказывался в числе старожилов, с которыми этим перелетным птицам хотелось побеседовать. Любопытное ощущение быть… популярным? Не так. Знаменитым? Тоже неподходящее слово. Но, как бы то ни было, выступать в роли посредника, о котором слышали в разных частях галактики.

Визитерам нравилась Помпи, и они, негодяи, безобразно ее раскормили.

«Да, о чем это я? Ну, конечно».

К тому, что он решил обосноваться на Иане, имелись весьма убедительные и лежащие на поверхности причины. Доктор мог сказать, и достаточно честно, что почти исчерпал возможности путешествовать: он тяжело переносил физические и душевные перегрузки при пользовании Вратами, ведь Лем приобщился к путешествиям слишком поздно, чтобы обрести адаптационную гибкость. Начал пожилым человеком. Более того, утратил ту жизнерадостность, которая прежде помогала ему справляться с радикальными переменами в образе жизни на планетах, заселенных людьми. Фигурально выражаясь, их обитатели могли за две недели пережить целое столетие.

Поэтому он и стал подыскивать себе что-то постоянное — но такое, что могло бы предложить нечто большее, чем возможность размышлять и вести растительную жизнь. Он понял, что его привлекает спокойное, чуть ли не пасторальное существование Иана. При том, что весь Иан изобиловал тайнами, над которыми почти столетие бились ученые. «Во всяком случае, я надеюсь, — говорил он своим молодым посетителям с некоторым пренебрежением в собственный адрес, — что постоянное созерцание этих чудес поможет в разрешении загадки». А визитеры даже отдаленно не подозревали о тайне, скрытой за мандалами, ватами и менгирами[Ваты — храмы и монастыри в Камбодже и Таиланде; менгиры — мегалитические памятники в форме одиночных каменных столбов. ], разбросанными по всей планете. О тайне сооружений, выходящих далеко за пределы возможностей современных ианцев, причем некоторые памятники старины — наподобие Маллом Ват — превышали даже возможности человечества.

Итак, он прожил здесь тридцать с лишним лет, сражаясь с загадкой шримашея… и отчаянно выискивая семантические эквиваленты ианских понятий, которые выполняли те же лингвистические функции, что «наука», «техника», «естественное право», но совершенно и бесспорно не могли быть переведены этими словами… и, разумеется, ломая голову над самой главной загадкой ианцев, над вопросом: как вид, так удивительно похожий на человеческий, в той же степени разумный, в той же мере состоящий из самых разных особей, мог сделать то, что совершили ианцы тысячелетия назад, когда сочли, что ими найден правильный образ жизни? А затем тысячи лет придерживались этого образа жизни без каких-либо заметных перемен…

Не однажды доктору Лему казалось, что он близок к решению всех проблем — решению внезапному, словно ты годами беспрерывно переставлял в ящичке фрагменты головоломки и вдруг, подойдя к ящичку, увидел… Нет, не законченный рисунок, но нечто новое, позволяющее понять, как нужно сложить оставшиеся фрагменты.

И каждый раз, приглядевшись внимательней, обнаруживал, что ошибся. Правда, в действительности он никогда не надеялся, что время, проведенное им на Иане, приведет к какому-то успеху. Знал, что дело безнадежное.

«Нет, в последний раз я, кажется, к чему-то пришел, — подумал доктор.

Иан одновременно прекрасен и ужасен: здесь обнажена сущность вещей. Такой диапазон контрастов — от ужасов Кралгака до райской идиллии Хома — можно обнаружить почти на любой обитаемой планете; но здесь, на Иане, все очень просто. Каждый элемент из составляющих контрастное целое существует только в единственном числе: один большой океан, одна суровая пустыня, одна восхитительная, похожая на сад, прерия…

«Я чувствую себя опустошенным», — подумал доктор. Поднял руки, провел пальцами по лицу, воображая, что увидел бы в зеркале. Изборожденный морщинами лоб, копна седых волос; щеки запали, жилы на шее напоминают натянутые веревки. Он ощутил, как свежесть весенней ночи оборачивается пронизывающим холодом приближающейся старости.

«Старею, — сказал себе Лем. — Следует подумать, где я хочу умереть. Здесь? Но одно дело выбрать планету, чтобы на ней жить; другое — чтобы умереть».

Когда мысли приняли такое направление, он понял, что самое время лечь спать, Слегка повернулся в кресле, протянул руку, чтобы погладить Помпи, и застыл. Над отдаленным силуэтом Мандалы Мутины всходил белый диск луны.

Но на Иане нет луны! И не было уже около десяти тысяч лет.

II

Пока поднималась эта невероятная луна, Марк Саймон уныло брел из дома Гойдела, где продолжался прием. Он плелся за Шайели, своей любовницей-ианкой, которую сегодня совершенно вывел из себя.

Нынешним вечером он пришел в бешенство — впервые с того дня, когда решился оставить колонию землян и поселиться в квартале Прелла, где жили скульпторы, поэты и художники-ремесленники. Добиться Шайели оказалось намного проще, чем решиться переехать в маленький домик с тремя комнатами и прудом, где росли водяные лилии: одно казалось продолжением другого.

Может ли это продлиться долго? Помимо прочих обстоятельств, женщины-ианки обычно не живут больше года с одним и тем же мужчиной… На секунду им овладело искушение представить себе, что перемена любовницы могла бы пойти ему на пользу. Но затем, посмотрев на Шайели, шагавшую впереди него по крутой улочке, время от времени попадая в свет круглых фонарей над дверями домов — мальчишески стройную, настолько красивую, что дух захватывало, — он понял, что только в своем теперешнем подавленном состоянии мог пожелать с ней расстаться. Занять ее место хотели многие. Но вероятность, что он найдет такую же красавицу, была равна нулю. Хотя…

Марк поймал себя на том, что пытается вообразить, каково было бы снова заняться любовью с девушкой, у которой есть грудь, у которой вся кожа одного цвета, которой иногда нужно прервать поцелуй, чтобы перевести дыхание. Но это не имело никакого отношения к его проблеме. Ни малейшего. Время от времени у него возникала такая возможность, но он ни разу ею не воспользовался.

«Нет, меня беспокоит совсем не это, а…»

Конечно, если бы только Шайели была способна понять, чего ему стоило ради вечера у Гойдела оторваться от своих переводов. Ведь сам он прекрасно знал, что даже черновые варианты хороши, потому что на них лежит отблеск таланта — большего, чем у него самого. И чего ему стоило решиться предложить слушателям собственное сочинение на ианском языке.

И вдруг обнаружить, что происходит шримашей, что вся компания отключилась и бессмысленно колышется в псевдотанце, что все присутствующие под воздействием наркотика скатились вниз по эволюционной лестнице — неизвестно, на сколько ступеней!..

Возможно, это спасло его от весьма неловкой ситуации. Может быть, то, что он собирался предложить гостям — всего лишь посредственные стишки. Скорее всего, он бы не услышал такого отзыва. Ианцы вежливы всегда, а в особенности с поэтами. Если речь шла о поэте-землянине, любезность переходила все границы. Хотя старшее поколение ианцев не разделяло абсолютного преклонения перед землянами, охватившего молодых ианцев (земляне пренебрежительно именовали их «обезьянками»: они копировали манеру землян одеваться, их манеры и привычки; пересыпали речь земными словечками), Земля и все, что связано с Землей, наложило неизгладимый отпечаток на жизнь этой планеты. Так что любое выступление получило бы здесь теплый прием.

Спросить мнения Шайели? Бесполезно… Она была фантастически красива — тонкие черты лица, огромные темные глаза, гибкий стан, не говоря уже об этом органе, венерином гроте, по сравнению с которым аналогичный орган любой земной женщины казался бы жалким механическим протезом. Иногда Марку чудилось, что это — отдельное живое существо, и сравнение было почти правильным, поскольку орган контролировался специальным нервным узлом у основания позвоночника.