На грани человечности (СИ)

   - Сестра Вайрика, - отмахнулась Лафима в досаде.

   - Гмм... не та ли, что слывёт воином непобедимым, еретичкой и чернокнижницей? И в охоте первая? Воистину, нечисто дело.

   - Та самая. Сестра Вайрика, в миру фер Ламбет...

   Дарген вдруг изменился в лице - словно протрезвел разом. Вскочил как ужаленный, подался вперёд, дыша с присвистом.

   - Фер Ламбет?! - выдавил хрипом; лицо его медленно наливалось дурной кровью - до синевы. - Фер Ламбет?!

   - Да, а что?

   Поздно сообразила Лафима, что в раздражении сболтнула лишнее. Старая, забытая усобица - до истребления одного из кланов подчистую - случилась ещё при матери Леру, прежней Главе Дома. Неужто не конец вражде? Сынок-то куда хуже покойницы, да простит её Единый... Помимо воли Лафима нащупала амулет. О, Священное Пламя! что теперь-то поднимется?!

   - Быть того не может, - как бы в забытьи бормотал Леру, сам хватаясь за амулет. - Закололась она на моих глазах, и тело её сгорело вместе с родовым замком Ламбетов. Не восстала же из пепла, подобно Пророкам, храни нас Единый!

   - И пусть её. - Лафима пыталась говорить спокойно, увещевающе. - Теперь она аризианка, законному потомству от неё не бывать, лет через двадцать её приберёт Творец, либо же ещё того ранее падёт она в битве; совсем угаснет род её. Чего тебе ещё-то недостаёт, во имя Великого Откровения?!

   - Чтобы я допустил до того, что последняя эркассари Ламбетская переживёт меня?! Пусть считает себя трупом уже теперь! И не обольщается тем, что ещё ходит и дышит: недолго осталось!

   - Что же ты предпринять намерен, позволь полюбопытствовать? - В сарказме Лафимы сквозила безнадёжность. - Может, штурмом возьмёшь монастырь аризианок? Это тебе не замок Ламбетский.

   И - оперлась на стол с прерывистым вздохом.

   - Одержимый, право слово! Необузданные страсти и губят людей, Леру.

   - Не дождёшься, жёнушка. - Дарген грузно опустился на прежнее место, едва не опрокинув кувшин с вином. - Не допустит Единый, чтобы одна из Ламбетов топтала землю после меня. Но истинно говоришь: эту месть надлежит свершить не своими руками. Наёмных убийц подослать...

   - Сказывают, подсылали и не такие. И боле тех убийц не видал никто. Неспроста, верно, слывёт она чернокнижницей.

   - Да ты... да я!..

   На губах Леру проступила пена, он свалился ничком на стол. Кувшин опрокинулся, багровая лужа расползлась под даргеном. Перепуганная не на шутку, Лафима бросилась к мужу. Приподняла его, безвольно обвисшего, всего залитого вином, привлекла к себе.

   - Леру, Леру, успокойся, - зашептала горячечно, гладя его волосы. - И довольно тебе пить. Я антилопу кадэру добыла, знатный ужин подадут. Забудь ты сестру Вайрику, гнева твоего не стоит она...

   - Оставь! - Дарген грубо оттолкнул её руки, выпрямился с натугой. - Участия от тебя не жди. Ступай к своему Одольдо, с этой местью без тебя разберусь. Ужинать не стану, не зови даже.

   И, опрокинув скамью, потащился восвояси; швыряло его, как челнок рыбака в бурном море. Услышала ещё Лафима, как он сипло, икая, орёт на лестнице: "Ещё вина мне в опочивальню, Тьма вас всех забери, дармоеды!"

   Сама, не зовя прислуги, Лафима вернула скамью на место. Устало присела, рассеянно взяла кубок мужа - там оставалось ещё вино - и залпом осушила, не заметив вкуса. Какой демон дёрнул её - не остаться на пиру у Одольдо? Долг супружеский? Совесть? Или...

   - Священное Пламя! И почему я доселе люблю этого безумца...

10.

   На всех докосмических планетах существует нищета. В какие-то эпохи её больше, в какие-то - меньше; но окончательно эту болезнь исцеляют лишь Контакт и Реформа. Иногда она откровенно бросается в глаза; кое-когда её замалчивают оголтело; порою - внешним благополучием, материальным достатком тщатся прикрыть ужасающее духовное убожество. И всегда - обманутые и ограбленные люди, целые народы, в конечном итоге - разорённая планета. Таков путь Истории. Не изведав нищеты - не оценишь изобилия, и - главное! - не выучишься разумно им пользоваться.

   Доказательство от противного - основной метод прогресса.

   Суламифь Драгобич, историк, была коротко знакома с нищетой. С материальной и с духовной, с неприкрытой и со скрытой. По историческим материалам, по школьным экспедициям во времени; по спецподготовке своей, ещё до непосредственного назначения. И понимала, и принимала, и сознавала необходимость-целесообразность... до поры.

   Оказалось, одно дело - изучать хроники. И совсем иное - своими ногами идти через портовый квартал. Мимо немыслимых трущоб, невесть каким чудом ещё не рухнувших. Мимо истощённых, оборванных, болезненных ребятишек, детства не знающих. Мимо родителей, битых-перебитых суровой планидой своей, искорёженных непосильным трудом, озлобленных, издёрганных, по-звериному на всё готовых, лишь бы сохранить жизнь и потомство. Мимо обрывков разговоров, мыслей - сплошь о нужде беспросветной, голоде, недугах, смертях; иной раз и о грабеже, контрабанде, подкупе, убийстве. Мимо удушливой вони нечистот, а порой и приторного трупного запаха: то ли недоедание кого подкосило в грязном закоулке, а может, погребено здесь и преступление. Мимо, мимо, мимо...

   Ох, шальным становилось здесь воображение, отпускало поводья, резвилось по свободе. То услужливо тщилось убедить: бред, ночной кошмар, и пробуждение не за горами. А то злую шутку играло; и чудилось, что сон - её же прошлое, семья, друзья, конфедеративная школа, дом-Вселенная. Странные, невообразимые дети Конфедерации - нежно опекаемые, фантастически здоровые, неправдоподобно просвещённые, аномально счастливые... как могли они существовать? и как могла она сама быть таким ребёнком ещё не так давно?

   Но существовали въявь, бок о бок, два мира; в одном времени; разделённые символическим расстоянием в каких-то полгалактики. Звездолёту через нуль-пространство - месяц пути; для телепортации - вовсе миг. Две реальности - обе объективные, обусловленные исторически в малейшем своём проявлении.

   И только один путь видела землянка-наблюдательница, дабы примирить обе реальности в душе своей. Минуя трущобы, минуя жалких, почти звероподобных местных обитателей, щедрой горстью бросала им не медяки - полновесные золотые. Ибо не сказано ли в Писаниях всех времён и миров: "Да не оскудеет рука дающего"?

   Не раз на глазах её бросались ничком в грязь, жадно набивали червонцы за щёку, грызлись оголодалыми туранами, - а за спиной перемигивались презрительно, стучали пальцем по лбу. Не раз крали у неё здесь и тот кошель, что припасала она для друзей своих, Опередивших Время. Кого-кого, а карманных дел мастеров тут едва ли меньше, чем блох, и мастеров первоклассных, коим нипочём и реакция конфедератки-"силачки". И знала ведь: глупо ждать от своего поступка не то что благодарности - простой оправданности. Едва ли её червонцы пойдут впрок - на лечение вон того умирающего беспризорника. Куда скорее - на горячительные напитки, а то и на наркотики. К чему благотворительность тем, чьи души убоги? И впредь нищета будет плодить нищету, отчаяние - порождать преступления. И недуги эти исцелит не золото, но лишь время и осознание.

   Чего же ради ставит она под угрозу срыва, быть может, самоё своё назначение? Куда правильней для удачливой аризианки - от души пнуть вон тот ходячий скелет в коросте и лохмотьях, в недобрый час подвернувшийся под ноги. Отряхнуть как грязь, налипшую на дорогие сапоги.

   Экономика Элкорна в инопланетных инвестициях не нуждается. Так однажды пошутила невесело Старейшина Вахишта - Наставница. В каждой шутке доля истины, особенно - в шутке, исходящей из таких уст.

   Но всему вопреки воображение тешилось виденьем. Честный ремесленник либо фермер, в уютной комнатке у камина, рассказывает внучатам о доброй, хотя и слабоумной леди, когда-то бросившей ему, нищему мальчишке-доходяге, пригоршню золотых арданов...