Пространство Откровения

И она мыслила.

Глубже кора незаметно переходила в мерцающую бурю несостоявшихся возможностей, где внутренняя часть коллапсировавшего объекта плясала под музыку отсутствия причин. И пока кора занималась бесконечным моделированием и столь же бесконечными расчетами, ядро сближало прошлое с будущим, позволяя информации беспрепятственно перетекать из одного в другое. Таким образом, кора превратилась в один из элементов колоссального параллельного процессора, причем другими его элементами были остальные версии его самого, но лежащие в прошлом и будущем. И он знал.

Этот процессор знал, что, несмотря на свою тотальную мощность, охватывающую бесконечные тысячелетия, он был лишь частью чего-то несравненно большего. И у него было имя.

Силвесту было необходимо дать хотя бы короткий отдых мозгу. Необъятность постигнутого уходила, оставались лишь гулкие отзвуки, похожие на эхо финальных аккордов самой великой симфонии, когда-либо исполнявшейся перед публикой. Еще несколько мгновений, и вот он уже сомневается, а сможет ли он припомнить даже это? Его голова просто не в состоянии вместить столько знаний. И странное дело: он нисколько не жалел об этом, не ощущал ни малейшей скорби об ускользающих от него познаниях. Да, то были потрясающие минуты, когда он обладал всечеловеческим Знанием, но одному человеку не под силу знать столько. Лучше хранить память о памяти, нежели сгибаться под непосильным грузом знания.

Он не создан для того, чтобы мыслить как бог. Казалось, прошло еще сколько-то минут, но когда Силвест сверился с часами своего скафандра, он лишь слегка удивился, обнаружив потерю нескольких часов. Если, конечно, считать, что предыдущая сверка была верна. Еще есть время, чтобы выбраться отсюда, подумал он. Еще есть время вылезти на поверхность, пока «Плацдарм» не обрушился вниз.

Он поглядел на гемму. Несмотря на приобретенный им опыт, она не стала ничуть менее таинственна. Она продолжала исчезать и появляться и не потеряла своей неотразимой привлекательности. Он чувствовал, что теперь знает о ней куда больше, что время, проведенное в преддверии матрицы Гадеса, научило его кое-чему, но воспоминания об этом были слишком переплетены со всем, только что испытанным, и он не мог сейчас подвергнуть их рациональному изучению.

Он знал только, что сейчас появилось у него мрачное предчувствие, которого раньше не было. И все-таки он пошел вперед, к гемме.

Агонизирующее кровавое око Гадеса теперь заметно увеличилось в размерах, но сама нейтронная звезда, находящаяся в центре этой горящей точки, всегда останется для них лишь слабым проблеском. Во-первых, она имеет всего лишь несколько километров в диаметре, а во-вторых, Паскаль и Хоури будут мертвы задолго до того, как приблизятся настолько, чтобы рассмотреть ее как следует. Их разорвет на клочки дикая сила гравитации.

— Мне кажется, я должна поделиться с тобой, — сказала Паскаль. — Вряд ли то, что должно с нами случиться, произойдет быстро. Разве что нам очень повезет.

Хоури приложила все силы, чтобы изгнать раздражение из своего голоса. Ей не нравился тон Паскаль, выражающий претензию на высшее знание, но она понимала, что Паскаль действительно знает здесь больше нее.

— Откуда у тебя такие познания? Ты же не астрофизик?

— Нет, но я помню, что Дэн рассказывал мне о приливо-отливных волнах гравитации, которые не дают возможности беспилотным роботам-разведчикам достигнуть Гадеса.

— Ты говоришь о нем так, будто он уже умер.

— Нет, я не думаю, что он мертв, — ответила Паскаль. — Я думаю, что он выжил. Но нам-то суждено другое. Сожалею, но для меня это почти одно и то же.

— Все еще, значит, обожаешь своего подонка?

— Хочешь верь, хочешь нет, но он тоже любил меня. По своим действиям, по поступкам он кажется одержимым, и со стороны этого не было видно, но он меня любил. И никто никогда не будет знать, насколько сильно.

— Может быть, его не будут судить так строго, когда узнают, что его использовали как марионетку?

— Думаешь, об этом узнают? Мы же единственные, Хоури, кому это известно. А для всей остальной вселенной он просто маньяк с навязчивой идеей. Они не понимают, что он использовал других людей только потому, что другого выбора у него не было. Потому, что нечто гораздо большее, чем мы с тобой, гнало его вперед.

Хоури кивнула.

— Знаешь, я когда-то страстно хотела убить его, но только потому, что это для меня была единственная возможность вернуть себе Фазиля. Ненависти в моих чувствах не было. Если уж по правде, так я бы не сказала, что он мне не нравится. Я всегда восхищалась людьми, которые обладают таким нахальством, точно все принадлежит им то ли по праву рождения, то ли как еще. Большинство-то мужиков на это не тянут. А вот он держался, что твой король. И это было уже не нахальство, это было что-то совсем другое. Что-то, чем надо восхищаться.

Паскаль ничего не ответила, но Хоури знала — хотя бы часть сказанного та признала справедливым. Возможно, вслух она этого не скажет — не готова. Не готова сказать, что она любит Силвеста за то, что он был самоуверенным подонком и что, будучи таковым, совершил кое-что благородное и сделал это с таким апломбом, что обрел достоинство, которого не обрел бы, надев власяницу.

— Слушай, — порывисто сказала Хоури. — У меня есть идея. Когда эти приливы и отливы начнут рвать нас на кусочки, ты хочешь пребывать в чуточку затуманенном сознании, или готова встретить их во всеоружии своего разума?

— Что ты имеешь в виду?

— Илиа мне говорила, что эта штучка была построена, чтобы развлекать клиентов и любоваться видом корабля снаружи. Речь шла о тех клиентах, на которых хотели произвести впечатление в надежде заполучить хороший контракт. Полагаю поэтому, что тут где-нибудь имеется хороший бар. Наверняка прилично обеспеченный выпивкой, ежели ее дочиста не вылакали за последние несколько столетий. Но опять же он может оказаться самопополняющимся. Поглядим, а?

Паскаль ничего не ответила, а ведь каждое мгновение гнало их к гравитационному колодцу Гадеса. И в тот момент, когда Хоури окончательно убедилась, что ее спутница решила не слышать этого предложения, Паскаль отвязалась от кресла и решительным шагом направилась в корму Паучника, в неизведанные области плюша и бронзы.

Глава тридцать девятая

Гемма сияла. Ее сияние сейчас обрело весьма голубоватый оттенок, как будто приближение Силвеста умиротворило спектральную изменчивость драгоценного камня и заставило его временно остановить игру света. Силвест, как и прежде, ощущал, что приближаться к гемме опасно, но его любопытство, а также ощущение предопределенности происходящего гнали его вперед. Будто вырастала из самых основ его разума потребность противостоять опасности и даже, если получится, то приручить ее. Это был инстинкт, который пробудился в нем при первом прикосновении огня, при первом ощущении боли и мудрости, которая из этой боли родилась.

Гемма вдруг разверзлась перед ним, предварительно претерпев ряд геометрических трансформаций, которым Силвест не посмел уделить особого внимания из страха, что мозг не выдержит и расколется по линиям, сходным с расколами геммы.

— Ты думаешь, что поступаешь разумно? — спросил Кэлвин. Его бурчание больше, чем когда-либо содействовало формированию внутреннего диалога, который вел Силвест.

— Теперь слишком поздно возвращаться, — произнес Голос.

Голос не принадлежал ни Кэлвину, ни Силвесту, но казался знакомым, будто был составной частью Силвеста, но почему-то обреченной на долгое молчание.

— Похититель Солнц, это ты?

— Он был с нами всю дорогу, — сказал Кэлвин. — Я не ошибаюсь, друг?

— Дольше, чем вы можете себе представить. С тех самых пор, как ты, Дэн, вернулся от Завесы Паскаля.

— Значит, все, что говорила Хоури, — правда, — сказал Силвест, хотя он уже и раньше знал это. Если пустой скафандр Саджаки не полностью подтвердил ее, то после откровений, полученных в Свете, сомнений уже не существовало. — Чего же ты хочешь от меня?