Polo или зеленые оковы (СИ)

–Я тебя люблю.– Сказал Отец в пустой экран, расположенный на глухой стене в холле.

Она его слышала. Она молча наблюдала за ним, поскольку Отец не осмеливался со своей стороны отключить изображение. Замирала ли она с трепетом, вслушиваясь в дыхание отца своего ребенка? Сожалела ли об их глупой разлуке? Переживала ли она расстояние и время, которое их разлучало? Об этом она никогда никому не скажет.

Рыжая молча стояла возле экрана. Отец не мог ее видеть, но он точно знал, что она стоит рядом и смотрит на него. Он слышал ее чудесное дыхание, которое казалось встревоженным. Он чувствовал, что она рядом и это было прекрасно. Пусть он ее не видит, но даже ощущение ее близости, звук ее дыхания было благословением, которое Отец бесконечно любил. Уже казались пустыми его клятвы и уверения, что Рыжая ему больше не нужна. Уже гордость, которая успела пасть ниц, больше ничего не могла сказать, стоило увидеть ей Рыжую. Как он мог произнести такие слова? Гордость. Что она против Рыжей? Пусть гордость катится ко всем чертям, если она помешает ему быть с ней, с той, которую он любит больше всего на свете. Пусть убирается все к лешему, что мешает им быть вместе. Она рядом. Это самое главное. Она и его сынок, которого никто еще не видел.

–Почему ты молчишь?– спросил Отец.

Дыхание было ему ответом. Дыхание, которое он благословил и любил, стало прерывистым. Отец подумал, что Рыжая заплакала. Он не видел ее слез, но он их бесконечно любил. Маленькие капельки соленой влаги, которые сейчас, возможно катятся по ее любимым щекам, он их боготворил. За две маленькие капельки, упавшие с ее любимых ресниц, он готов броситься в геенну, чтобы остановить их, чтобы его любовь стала счастливой, чтобы она перестала плакать. Он помнил, как она плакала. Когда он ей сказал, что хочет сына, она тоже плакала. Она была самой прекрасной женщиной на свете, он ее любил бесконечно и трепетно. Тогда ее слезы текли ручьями, и этот потоп не замедлил отразиться на ее распухшем лице. У нее были самые счастливые заплаканные глаза на всем свете. Они искрились заботой и нежностью, когда она обнимала его за руку и вглядывалась в синеву его глаз. Это было прекрасно. Отец тогда сам не плакал лишь потому, что боялся уронить свое лицо в ее присутствии. Он не хотел, чтобы Рыжая знала, что он тоже умеет плакать. Он не желал плакать с ней вдвоем, иначе пришлось бы эвакуировать целый город из-за внезапного наводнения.

Рыжая шмыгнула носом. Она точно плакала. Что это были слезы? Радость? Смех? Горе? Отец не знал. Он знал лишь одно, что больше всего на свете ему хочется обнять ее, ощутить на своем плече ее дыхание, целовать ее заплаканные глаза и щеки, вытирать рукой скопившуюся над губой влагу. Он хотел крепко прижать ее к себе, чтобы она уткнулась в шею ему своим носом и что-нибудь ему прошептала. Хоть что. Пусть это что-то не будет существенным. Пусть это будет скучный трактат о корпускулярно-волновом дуализме или интерференции и дифракции света. Хоть что. Пусть это не будут слова любви. Пусть. Он подождет, когда появятся и они. Он дождется рождения новой любви, если старая успела умереть.

–Я люблю тебя. Я всегда тебя любил.– Прошептал он.– Я всегда буду тебя любить. Скажи что-нибудь.

Он дорого бы дал за те слова, которые только что соскочили с его губ. Она его настоящая и нетленная любовь. Пусть он не дождался тех полутора лет, когда боль утраты станет терпимой. Это и хорошо. Ему не нужно ничего терять. Она жива, она беременна, она рядом.

–Чего ему надо из-под тебя?– Отец услышал голос маман.

Она обращалась к Рыжей, не зная, что Отец ее не видит. Вероятно, она осклабилась каким-нибудь ужасным способом, чтобы своим видом навсегда отвадить незадачливого жениха от своей дочери. Отец ее не видел, только мог предположить, сколь ужасен лик этой чудесной милой старушки.

–Не ваше дело, шли бы вы, маменька …– Он едва прикусил язык, чтобы дать четкое направление маман, откуда еще никто целым не вернулся.

–Ты ругаться звонишь что-ли?– Закипела Рыжая.

Да, подумал Отец. Эта старая лошадь никак не уймется. Даже полгода разлуки для нее ничто не решили. Другая могла бы и успокоиться.

–Прости,– сказал Отец и опустил глаза.– Простите и вы меня.

Отец поднял глаза на пустой экран. Кроме слабого сияния не было ничего. Он подумал, что было бы не плохо отключить изображение и со своего конца. Отец довольно хмыкнул, когда увидел горящим индикатор отключенного видеопотока с его конца связи. Пусть так будет. Иначе, это выглядит, как игра в одни ворота. Пусть она тоже себя почувствует, как он только что чувствовал себя.

–Как у тебя дела?– спросил Отец.

–Плохо.– Прошептала Рыжая и в сторону добавила.– Ну, сейчас я, подожди, мама.

Отец услышал, как шаркающие шаги удалились от телевида. Ее не такими словами прогонять нужно, подумал Отец, а про себя проговорил все то, что хотел бы сказать милой маман.

–Что так?– Поинтересовался Отец.

–Пинается.– Сказала Рыжая.

Отец представил себе, как она сейчас поглаживала животик, стараясь успокоить маленького мальчишку, который клубочком свернулся у нее в животе. Как он сам хотел бы погладить его, сказать, что папа рядом, что он его любит, что все будет хорошо.

–Папу чувствует.– Постарался улыбнуться Отец.

Как вовремя я отключил изображение, подумал Отец, смахивая тылом кисти слезы, собравшиеся у него в глазах. Как хорошо, что Рыжая не видит его сейчас.

Рыжая хмыкнула.

–Включи изображение.– Попросил Отец.

Просьба получилась жалкая, как щенок спаниеля. Слова не шли в голову. Рыжая избрала выжидательную позицию, она ждала.

–Зачем?– Рыжая захлюпала носом, стараясь, чтобы звуки, которые издавали ее дыхательные отверстия, не утвердили Отца во мнении, что она все-таки плачет.

–Я хочу видеть тебя. Я очень скучал. Я люблю тебя, мне плохо без тебя.– Заскулил, было, Отец, но был прерван шаркающими ногами и возгласом.

–Плохо ему, ой, батеньки мои, плохо ему. Пожалейте кто-нибудь мальчика. Чего ты с ним разговариваешь?– Реплика была брошена однозначно не Отцу.– Не было его, как хорошо было. Тебе другого жениха надо. А этот что? Прохвост. Один навоз, хоть издалека привез.

Да идешь ты отсюда, старая канитель, когда же ты оставишь меня в покое, хотел было закричать Отец, однако сдержался, что получилось у него с превеликим трудом. Кулаки его сжались, и странник заскрипел зубами от злости.

–Попроси, пожалуйста, маму твою нас на несколько минут оставить вдвоем.– Задыхаясь от злобы, прошипел Отец.

В голове возник отчетливый образ огромного топора с заржавленной от крови железной рукоятью, лужи вязкой красной жидкости, источающей стойкий запах железа и обезглавленное тело, на которое уже успели слететься мухи. Рыжая цыкнула на мать, и тревожное шарканье старых ног подсказало Отцу, что старуха скрылась с поля брани.

–Зачем ты звонишь мне?– Спросила Рыжая.

Как жалко, что она выключила изображение. Чтобы играть на чувствах и найти верную дорогу к женскому сердцу, Отцу было необходимо смотреть своей жертве в глаза. Не видя ее прекрасных глаз, Отцу было тяжело ее себе представить, тем более что видел он ее гораздо меньше, чем рассчитывал.

–Как так, зачем?– Отец соскочил с дивана и принялся расхаживать по холлу, нет-нет кидая томные взгляды на телевид, стараясь не пропустить тот момент, когда Рыжая включит себя.– Я люблю тебя. У нас скоро родится сынок. Ты же не хочешь его оставить без отца?

Она не торопилась. Экран телевида едва заметно мерцал, но не спешил показать Рыжую.

–Ему будет лучше без тебя. Ты это знаешь…– Тихо произнесла Рыжая.

Если бы сейчас в уютный домик ворвался ураган, и то он бы не наделал столько шума, который стал изрыгать из себя опечаленный Отец. Он вспомнил всех святых, постарался разложить их по костям, затем не утрудил себя вспомнить милую маман и роль, которую он ей отвел под Солнцем, вспомнил своих родственников, которые должны были в своих гробах начать вертеться, как шашлыки. Для убедительности он перевернул столик, на котором стоял недопитый чай и настойка веганской гнили, лягнул по стулу, который покатился к камину, сбросил несколько нэцкэ стоявших на камине, а потом выругался. Рыжая терпеливо слушала тираду, всхлипы ее становились реже, затем совсем стихли.