Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Кий Победитель, — с заметной долей сарказма молвил старик, — облагодетельствовал меня невниманием. Он попросту не заметил ничтожного книжного червя, когда чистил окрестности своей дачи от скверны, иначе вашего покорного слугу можно было бы уже причислить к лику мучеников науки. Я не герой, Саша, и не желаю платить жизнью за удовольствие нести разумное, доброе и вечное. Когда жгли княжескую библиотеку…

— Он сжёг книги? — изумился Волков. — Зачем?

— Кроме меня, молодой человек, мало кто сможет ответить вам на такой вопрос: большинство просто перескажут пропагандистские бредни о нечестивцах-учёных и мерзости науки. Глупцы эти, даже если бы и захотели сказать правду, не знают её, а те немногие, кто знает, смолчат, испугавшись провокации.

— А вы почему не боитесь?

Коэн разошёлся. Должно быть, давно не приходилось ему читать лекции; ораторский экстаз заставил его забыться и перестать оказывать собеседнику княжеские почести. Ведро поставил, звучно брякнув им о плитняк под ногами, удочкой стал совершать плавные движения, вещая:

— Разучился, да и стар стал, чтобы чего-то бояться. Князь Кий, юноша, опасался, что в некоторых книгах люди найдут отзвуки настоящей жизни, но отличить опасные книги от безопасных не мог, поэтому решил — жечь все подряд. Костёр был, доложу я вам, до небес! До сих пор мне иногда чудится запах гари… но, может быть, это издержки моей нынешней профессии. Да вы не удивляйтесь так, Саша, книги — что! После них пришла очередь самих учёных.

— Жёг людей? — ужаснулся Саша.

— Ну, не то чтобы всех жёг, кого и вешал. Вы думаете, есть большая разница между казнью через повешенье и сжиганием на костре? Если подмешать к сухим дровам сырые ивовые прутья, нечестивец угорит раньше, чем почувствует ожоги, и знаете, что я вам ещё скажу? Им, когда после пыток выводили казнить, костёр и верёвка казались избавлением.

— Что вы несёте, Арон! — заорал Волков, вскочил, чтобы избавиться от подступившей к горлу тошноты, потом принудил себя сесть. «Он просто свихнулся от старости, не может такого быть! Просто спалили у него на глазах книги, вот и щёлкнуло в черепушке» — решил капитан, оглядев безмятежную штильную лазурь горизонта. Получилось немного успокоиться, но ненадолго.

— Вы, я вижу, не представляете себе, что тут было тридцать лет назад, — криво усмехнулся старик, положил на плечо Волкова руку, придвинулся ближе и проговорил вполголоса:

— Кий смог наглядно и убедительно доказать одно моё умозаключение, но я не испытываю благодарности, предпочёл бы обмануться. Канат, натянутый между животным и человеком, висит над пропастью. Идти опасно, остановиться опасно, повернуть — опасно вдвойне. Уютнее и безопаснее всего оставаться животным.

— Так говорил Заратустра, — буркнул Волков.

Коэн издал звук, весьма похожий на довольное кудахтанье, и погрозил жиловатым пальцем, не убирая руку с плеча:

— Передёргиваете, молодой человек, Заратустра говорил совсем не так. Я вижу, мать сделала из вас человека образованного, но лучше прикиньтесь животным, пока будете у нас здесь, ибо пока Заратустра говорил, правитель Кий-города делал. Хоть теперь и не тридцатые годы, но и в благословенном восемьдесят шестом у княжеских волкодавов найдётся крепкая верёвка и огонь они для вас разведут, если заметят, как вы разгуливаете по натянутому канату.

От его слов капитана Волкова пробрал озноб, хоть и было в узорной тени навеса жарко. В тёмных глазах Арона притаились искры, но сумасшествия не было, обиняками говорил просто по привычке, а смысл сказанного только подтверждал напутствия Джоан — не кичиться учёностью. И теперь понятно стало, почему. «Казни, пытки… — думал Саша, гадливо морщась. — Вот не ожидал, что придётся когда-нибудь разгребать такую грязь. Так значит, вот эта самая дорога. Но должны же быть и перекрёстки?»

— Непротивленческие настроения очень им пригодились, — разглагольствовал старый учитель, — нет ничего удобнее для употребления, чем стадо баранов, сознательно подставляющих вторую щёку… хм-м… я хотел сказать, шею под нож. Вы понимаете, заместительная жертва нынче не в моде, уж если закладывать… то есть, я хотел сказать, если закласть… В общем, Кию пришлось слегка модернизировать древний культ Баала. Был бы культ, а жертвы найдутся, вы понимаете? Народ сам выдумает себе ведьм и с наслаждением станет их жечь.

— Вы говорили, — сказал Саша, которому рассуждения о казнях стали уже надоедать, — в город, где обретается мерзавец, ведёт эта дорога? Не заблужусь, если по ней пойду? Где-то там есть ведь развилки.

— Не заблудитесь, — успокоил его Коэн. — Развилки есть, и на них, как и положено, устроены кабаки, но если будете держаться самой лучшей дороги и не болтать языком, обязательно доберётесь до Кий-города. Остерегайтесь только называть светлейшего мерзавцем, потому что в этом случае вас познакомят с ним раньше, чем вы успеете приготовиться к встрече.

Волков поднялся, собираясь распрощаться, но неутомимый его собеседник тут же вскочил, выразив таким способом готовность проводить. Он заковылял рядом, не прекращая болтать:

— Вы понимаете, я рад служить, но всё же мне бы не хотелось оказывать сыну Дианы Ксаверьевны профессиональную помощь.

— Чем вы зарабатываете на хлеб, Арон? — заинтересовался Саша.

— У людей богатых во все времена масса причуд. Даже умирать они не хотят, как люди подлые, а уж похороны себе стремятся обеспечить не хуже княжеских. Нынче модно кремировать богатых покойников, но только самые высокородные могут позволить себе роскошь — слиться с морем. Развеять пепел над водой — что может быть проще, но в море-то никто не ходит, потому что официально принято считать его гибельным для смертного. Не знаю, зачем Кию понадобилось внушать это подданным, но нужно отдать ему должное — с задачей справился отменно. Со мной по его милости теперь даже разговаривать боятся, да и не о чем мне с ними говорить. Тариф мой известен давно, беру я недорого: если развеять в ста метрах от пирса…

— Дальше — дороже? — перебил его Волков.

— Естественно. Но больше чем в километре от берега я хоронить не берусь, разве что сам Кий сподобится. Вы понимаете, они жгут книги, а я топлю то, что от них самих остаётся после сжигания. Ох, тяжело мне в гору. На вёслах легче. Прощайте, Саша.

Волков опасался, что снова повторится обряд целования перстня, но Арон, похоже, попросту забыл, с кем и о чём говорит. Ворчал: «Кого же ты мне напоминаешь? Вспомнить не могу…» Прощаясь, изобразил в воздухе какой-то странный знак и побрёл, не оборачиваясь, обратно к пирсу. Ходить ему действительно было непросто — заметно хромал и опирался на удилище.