Реликт (том 1)

Ведомые по лучу целеуказания спейсера, «големы» образовали клин, острием которого служил «голем» Берестова. По мере того, как аппараты подходили к поверхности звезды, форма «голема» изменялась, пока они не превратились в блестящие яйцеобразные коконы с налившимися алым сиянием рогами, выросшими из торцов яйца.

В наушниках раздавались спокойные голоса инженеров спейсера, обеспечивающих техническое сопровождение десанта, наблюдателей, инков всякого рода зондов, запущенных на разные орбиты вокруг звезды, и станций, опущенных на нее незадолго до прихода «Афанеора» другим спейсером; переговаривались ученые, дождавшиеся своего часа.

— Сфинктура объекта девяносто девять…

— Поле описывается булгаковской метрикой. Таких головоломных характеристик я еще не видел! Юра, запусти еще один «орех», мой вышел из режима…

— Знаешь, какова была скорость охлаждения звезды? Сто миллионов градусов в секунду! Джонсон насчитал три судороги охлаждения длительностью в десятые доли секунды…

— Вырождение вещества шло такими темпами, что реализовались топологически нетривиальные состояния…

— По сути, кора звезды — это губка Серпинского {40} …

— Забава, — окликнул Ратибор, — как самочувствие?

— Нормально. — В голосе Бояновой неожиданно прозвучала нотка восторга.

Ратибор покачал головой.

— Держитесь в кильватере.

— Напоминание излишне.

Внизу, там, куда они падали, как в пропасть, что-то вспыхнуло, высветив засиявшую серебром ворсисто-мшистую поверхность остывшей звезды — включились прожекторы станции, хотя ее самой видно не было. Но по мере спуска «ворсинки» и «веточки мха» вырастали в грандиозные разлапистые «кораллы», «оленьи рога» и «заросли колючего кустарника», пока наконец не закрыли собой горизонт. Ратибор остановил падение, давая осмотреться членам группы. Инк «голема» доложил показания датчиков — все в пределах рассчитанных норм — и связался с киб-интеллетом станции, все еще скрытой невообразимо сложным сплетением всевозможных форм «кораллов» — выкристаллизовавшегося при охлаждении и сжатии вещества звезды. Видимо, здесь уже присутствовала атмосфера: свет прожекторов станции создавал белесое облако, сквозь которое, как сквозь туман, виднелись идущие из глубин поверхностного слоя колоссальные стволы и ветви, распадавшиеся в свою очередь на более мелкие веточки, прутики и чешуйки.

— Дебри… — раздался голос Забавы.

«Топологически правильные состояния», вспомнил Ратибор, единственный из всех, кто любовался окружающим пейзажем в напряжении, пытаясь определить возможную опасность.

— Фракталь, — отозвался кто-то из группы ученых. — Кристаллизация звезды происходила по законам фрактали. Математика явления известна, впечатляют лишь масштабы.

— А кроме математики, вы ничего не замечаете? — насмешливо обронила Боянова.

— Нет, — протянул озадаченный десантник.

— Жаль. По-моему, этот ландшафт даже мертвого способен потрясти своей необычностью и красотой!

— Я ученый, а не художник, — пробормотал собеседник Забавы.

— Жаль, — повторила председатель СЭКОНа. — Кто-то из древних философов сказал: «Если бы распахнулись врата истинного познания, человек увидел бы суть вещей, какая она есть — бесконечная. Но человек так долго замыкался в себе, что теперь видит мир лишь через узкие щели в пещере собственных представлений» {41} . Неужели это сказано о вас? Как же вы можете познавать мир, не видя его красоты, не удивляясь его неповторимой таинственности?

Десантник промолчал.

Ратибор покачал головой и скомандовал продолжать спуск.

Они достигли дна, если можно было так сказать, через полчаса, опустившись чуть в стороне от станции, вонзившей в зенит три толстых столба света. Конечно, дном то, что предстало перед глазами десанта, назвать было нельзя: из неведомых глубин звезды, откуда тянулись вверх созданные чудовищной силой охлаждения «стволы и ветви кораллов», то выше, то ниже вырастали на тонких ножках плоские зеркальные листы — точь-в-точь листья земных кувшинок на стебельках. Только размеры «гиппарховых кувшинок» на три порядка превышали размеры земных.

— Температура семьдесят шесть, — доложил координатор «голема». — Ускорение свободного падения двадцать один и шесть десятых «же».

Ратибор попытался разглядеть пространство под «листом кувшинки», но даже с помощью локатора не смог определить глубины пропасти, из которой равнодушно росли «кораллы» и «стебли кувшинок». Правда, инк назвал эти образования точнее; зонтичные структуры.

— Дно не лоцируется, — добавил он. — Вероятно, все «стебли» в конце концов срастаются в комлевую структуру.

— На какой глубине?

— Примерно на пару тысяч километров ниже.

— В таком случае этот мир не слишком разнообразен. — Ратибор испытал легкое разочарование и одновременно облегчение. Звезда превратилась в шарообразный сросток кристаллов, в друзу «кораллового леса» с одинаковыми свойствами по всей массе, и непрогнозируемой опасности, наверное, нести не могла. Единственное, чем мог восхищаться человек, так это масштабами небывалого явления: «в коралловой шубе», окружавшей ядро остывшей звезды, можно было упрятать тысячи планет типа Земли!

— Господи, представить невозможно, что здесь недавно клокотала плазма! — проговорила Боянова. — А ведь по логике вещей ниже должны идти совершенно иные структуры, отличные от поверхностного слоя.

— Вы правы, — откликнулся кто-то из ученых, похоже — тот же, кого Боянова упрекнула в отсутствии эстетических чувств. — Скорость охлаждения звезды, была такой, что все три ее слоя и ядро — по теории звездных оболочек — не успели перемешаться. Командир, разрешите прогуляться глубже?

Ратибор наконец вспомнил парня: Имант Валдманис, физик-универсалист, доктор наук, двадцать семь лет.

— Идем вдвоем. Остальным расконсервировать станцию, развернуть программу, установить прямое ТФ-сообщение с базовым «гипп». Вернусь через два часа.

— Я с вами, — подала голос Боянова.

Ратибор хотел было возразить, но прикусил язык: не хотелось давать председателю СЭКОНа лишний повод для сомнений в правильности выбора Железовского.