Пепел победы

Проблема заключалась в том, что обоснованность предложений МакКвин с сугубо военной точки зрения в сочетании с тем фактом, что внесены они были во исполнение прямого приказа Пьера, обезоружила Сен-Жюста. Он сам настоял на форсированном осуществлении наступательного плана, и недовольство тем, что МакКвин быстро и энергично выполняет его же требования, могло быть воспринято Пьером как проявление паранойи. И подорвать доверие к компрометирующим материалам, которые он собирался раздобыть в будущем…

Так что если она фактически использовала приказ политического руководства для преобразования флота метрополии в нечто… соответствующее ее собственным планам, его, Сен-Жюста, задача состоит в том, чтобы эти планы сорвать.

Покачиваясь в кресле и постукивая пальцами по подлокотнику, он размышлял, как преуспеть в этом намерении. Ему требовалось нечто по меньшей мере столь же обоснованное и убедительное, как и все, что предложено адмиралом.

Неожиданно пальцы Сен-Жюста перестали выбивать дробь, в глазах зажегся потаенный огонек.

«Тейсман! – подумал шеф БГБ. – Этот человек аполитичен, как булыжник, превосходно знает свое дело, пользуется на флоте всеобщим уважением и, что самое важное, все время, пока секретарила МакКвин, проторчал на Барнетте. Что бы ни задумали в Октагоне гражданка Военный Секретарь и Букато, у них просто не было возможности втянуть его в свою шайку. Если назначить Тейсмана командиром флота метрополии, МакКвин будет вынуждена или отказаться от своих замыслов, или посвятить в них этого, не успевшего спеться с ней и ее приспешниками, флотоводца. А поскольку она сама предложила общипать пикет Барнетта под тем предлогом, что в нынешних обстоятельствах эта система потеряла свою важность, ей трудно будет найти аргументы против перевода талантливого флаг-офицера на более ответственный участок.

Некоторое время Сен-Жюст рассматривал идею с самых разных сторон и решил, что пусть она и не идеальна, ее реализация будет шагом в правильном направлении. Кроме того, МакКвин, конечно же, поймет, почему он так поступил. Таким образом, ему удастся наступить ей на мозоль… а стало быть, при любом раскладе этот маневр будет исключительно полезен.

Глава 31

Оглядев свой маленький кабинет, Хонор вздохнула. Она и сама не взялась бы определить, чего – облегчения или печали – было в этом вздохе больше. Облегчение, несомненно, присутствовало – хотя бы потому, что последние месяцы оказались куда более выматывающими, чем полагалось бы периоду «поправки здоровья». Причем главным образом по ее же собственной вине: ей следовало бы отклонить хотя бы одну из просьб сэра Томаса, но это показалось ей столь же невозможным, как преодоление Медностенных гор без дельтаплана.

Очень непростым было и решение отдать проект по обучению Нимица и Саманты языку жестов в руки доктора Ариф и Миранды. Ну и конечно же, МакГиннеса. На всех стадиях Хонор ощущала жгучую потребность личного участия, хотя прекрасно понимала, что, поручив кому-то какое-то дело, необходимо предоставить исполнителям свободу действий. В противном случае она бы тратила на это столько же времени, как если бы все делала сама, а исполнитель чувствовал себя обиженным недоверием. Не говоря уж о том, что научиться делать что-либо по-настоящему, можно лишь работая самостоятельно – и набивая шишки. Устранение препятствий с пути обучающегося ничего хорошего не сулит: в лучшем случае он просто лишается возможности учиться на своих ошибках, а в худшем – может и вовсе уверовать в собственную непогрешимость. А это дорого обойдется ему, когда придет время столкнуться один на один с настоящей проблемой.

Любопытно, что сама Хонор уже много лет руководствовалась этим принципом при обучении младших офицеров. Зачастую ей было куда легче сделать что-то самой, чем поручать юным неумехам, – тут она улыбнулась при воспоминании о молодом Рафе Кардонесе запустившем разведывательные спутники с неправильной программой, – но она хорошо знала, что если не бросить их в воду, они никогда не выучатся плавать. А передавать часть своих обязанностей тем, кто наверняка способен с ними справиться, тоже давалось ей в определенном смысле непросто, поскольку внутренне ощущалось как… отлынивание. Она была жадна до работы, и не удивительно, что в последний год пребывала в постоянном цейтноте.

Но вместе с облегчением Хонор испытывала вполне понятную печаль, ибо понимала, что оставляет в этом кабинете частицу своей жизни.

Как выяснилось, она любила преподавать.

Если поразмыслить, открытию удивляться не стоило. В конце концов, как командир она и по долгу, и по призванию занималась обучением подчиненных – и всегда радовалась их успехам и профессиональному совершенствованию больше, чем своим наградам, титулам и призовым деньгам. Молодые офицеры представляли собой будущее Королевского флота и Звездного Королевства, а обеспечить родине достойное будущее было самым высоким призванием, какое Хонор могла себе представить.

Что и делало ее возвращение на остров Саганами вполне естественным. Развившееся эмпатическое чувство одарило ее новым знанием – радостным осознанием того, что ее труды не напрасны, а ученики понимают, как много они для нее значат и как она ими гордится.

Ей будет недоставать мемориального зала адмирала д'Орвилль. Она будет скучать по всему острову Саганами, пусть даже в сравнении со временем ее собственной учебы Академия изменилась. В те годы война казалась лишь отдаленной угрозой, а теперь, обрушившись как лавина, она стала элементом повседневной реальности. Ее суровое дыхание сказывалось на учебных буднях, во многих отношениях превратив Академию в продолжение линии фронта. «В известном смысле, – подумала Хонор, – это не так уж плохо». В беседах с курсантами она постоянно подчеркивала, что им предстоит прямо из аудиторий отправиться на поле боя. Что еще важнее – ее понимали. Вместе с тем «воздух Саганами», как ей казалось, утратил нечто… Это касалось не былой незамутненности восприятия или благодушия, но… может быть, это выражалось в процессе ассимиляции. В том, как молодые люди врастали в ряды флота, и в том, как флот принимал их.

«Нет, – сказала она себе, – это слово не годится». Точного слова Хонор найти не могла и сомневалась, что когда-нибудь найдет. Возможно, его просто не было.

«А может быть, – с усмешкой подумала она, – я тоскую о том, чего никогда не было, о той золотистой дымке, какой оказываются подернуты в воспоминаниях добрые старые деньки, после того, как они остались далеко в прошлом». При этой мысли Хонор хмыкнула, и Нимиц тут же подал голос с насеста.

– Ладно, паршивец. С хандрой покончено! – заявила она и решительно задвинула ящик письменного стола.

Все нужные материалы были уже убраны. Проверив, не осталась ли по случайности забытой какая-то мелочь, Хонор протянула руки.

Кот с вновь обретенной ловкостью прыгнул ей на грудь и обнял за плечи. Все конечности, в том числе и пострадавшие от удара прикладом, работали нормально. Ощущение радости переполняло и кота, и его человека.

За время службы на флоте она твердо усвоила, что все меняется, ничто в мире не постоянно. Рано или поздно каждый офицер оставляет позади определенный этап своей карьеры и, закрывая за собой дверь, переходит к новому. Пришло ее время – в очередной раз.

Тихонько притворив дверь теперь уже не своего кабинета и козырнув в ответ на приветствие двух третьекурсников, видимо, оставшихся на каникулы в кампусе, она повернулась к терпеливо дожидавшемуся ее в коридоре человеку в зеленом мундире.

– Все в порядке, Эндрю. Можно идти.

– Вы уверены, миледи? – с лукавым участием спросил он.

– Уверена, – ответила Хонор и направилась к выходу.

– Да, ваша светлость, должен сказать, надежды, которые я возлагал на ваше пребывание на Мантикоре, более чем оправдались.

Сэр Томас Капарелли и Хонор сидели на балконе служебных апартаментов Первого космос-лорда на семьдесят третьем этаже скромного стоэтажного здания Адмиралтейства. Сверху прохожие казались цветными точками. Когда мимо, чуть превысив рекомендуемую скорость движения, проносились аэрокары, зонтик над балконным столиком хлопал полотнищем.