Лавина

– Неудачная шутка, – говорит он. – Я пошел добровольцем потому, что мой отец не хотел, чтобы я туда отправлялся. А мне хотелось его позлить.

– Правда?

– Конечно. Я многие годы изыскивал способы ему досадить. Ходил на свиданья с черными девчонками. Отрастил длинный хайер. Курил марихуану. Но венец, кульминация – это было даже лучше, чем проколоть ухо, – я записался добровольцем во Вьетнам. Но и тогда мне пришлось пойти на крайность.

Взгляд И.В. перебегает с одной морщинистой мочки Дядюшки Энцо на другую. В левой она едва-едва различает крохотный бриллиантовый гвоздик.

– Что вы хотите сказать? Какую крайность?

– Все знали, кто я такой. Молва расходится, знаешь ли. Если бы я пошел добровольцем в регулярные войска, то остался бы в Штатах, заполнял бы какие-нибудь бланки – может быть, даже на базе Форт-Гамильтон, прямо здесь, в Бенсонхерсте. Чтобы это предотвратить, я пошел добровольцем в спецназ и сделал все, чтобы попасть в часть, которую отправили на передовую. – Он смеется. – И это сработало. Но я что-то заболтался, как старик. Я начал говорить о шлемах.

– Ах, да.

– Нашим заданием было прочесывать джунгли и выкуривать оттуда увертливых малых с пушками больше них самих. Партизан. И мы тоже полагались на слух – в точности как вы. И знаешь что? Мы никогда не носили шлемов.

– По той же причине.

– Вот именно. Даже если они не закрывают тебе уши, они чем-то сбивают слух. Я и по сей день думаю, что жизнью обязан тому, что ходил с непокрытой головой.

– И впрямь круто.

– Можно было предположить, что сейчас эту проблему уже решили.

– Ну да, – вставляет И.В. – наверное, есть вещи, которые никогда не меняются.

Запрокинув голову, Дядюшка Энцо от души смеется. Обычно такие выходки И.В. раздражают, но Дядюшка Энцо смеется так, словно ему действительно весело и интересно, а не для того, чтобы поставить ее на место.

И.В. хочется спросить, как он перешел от запредельного бунта к управлению семейным предприятием. Она не спрашивает. Но Дядюшка Энцо чувствует, что это логичное продолжение разговора.

– Иногда я спрашиваю себя, кто придет на мое место, – говорит он. – О, в следующем поколении у нас полно отличных парней. А вот дальше… Даже не знаю. Наверное, всем старикам кажется, что миру приходит конец.

– У вас миллионы младомафиози, – говорит И.В.

– И всем предназначено носить спортивные куртки и перебирать бумажки на благополучных окраинах. Ты, И.В., таких людей не уважаешь, потому что ты молодая и высокомерная. Но я их тоже не уважаю, потому что я старый и мудрый.

Слышать такое из уст Дядюшки Энцо – просто шок, но И.В. совсем не шокирована. Это кажется разумным соображением ее разумного друга Дядюшки Энцо.

– Никто из них добровольно не пошел бы на то, чтобы ему отстрелили ноги, лишь бы досадить своему старику. Им не хватает какой-то жилки. Они уже побеждены и наголову разбиты.

– Печально, – говорит И.В.

Лучше сказать такое, чем устроить младомафиози взбучку, что поначалу была склонна сделать И.В.

– Ну, – произносит Дядюшка Энцо. Это такое «ну», каким заканчивают разговор. – Я собирался послать тебе розы, но потом решил, что тебя это не слишком заинтересует, правда?

– О, я была бы не против, – говорит она. И кажется самой себе жалкой и слабой.

– Раз уж мы с тобой братья по оружию, есть кое-что получше. – Дядюшка Энцо распускает галстук и, расстегнув воротник, вытягивает на удивление дешевую стальную цепочку с парой штампованных серебряных табличек. – Это мои старые личные знаки, – говорит он. – Я носил их многие годы, просто так. Из протеста. Меня бы порадовало, если бы теперь их носила ты.

С трудом унимая дрожь в коленях, И.В. через голову надевает цепочку. Личные знаки теперь болтаются поверх комбинезона.

– Лучше убери их внутрь, – говорит Дядюшка Энцо. Она опускает таблички в потайное место между грудей.

Таблички еще хранят тепло Дядюшки Энцо.

– Спасибо.

– Это просто так, пустяк, – говорит он. – Но если когда-нибудь попадешь в переплет – покажи эти личные знаки тому, кто на тебя наезжает, и тогда ситуация, думаю, быстро изменится.

– Спасибо, Дядюшка Энцо.

– Береги себя. Будь добрее к матери. Она тебя любит.