Бар «Дракон»

— Один раз в год сады цветут… — проникновенно тянули стройные ряды выпускниц сада, — всего один лишь только раз цветут цветы в головах у нас. Один лишь раз, один лишь раз…

Алмис чуть не прослезилась. Почему-то эта песня растрогала ее больше, чем покорно наклоненная головка Фроке и потупленные глазки других выпускниц группы. Сейчас девочки получат свидетельство об окончании сада и отправятся в свой последний год — Срок Зрелости. Стройные шеренги-грядки (девочкам по традиции полагалось стоять в аккуратных горшочках) словно замерли с последним словом, улетевшим под недосягаемый потолок-купол.

— Теперь, дорогие выпускницы, — затянула речь Брундильгнеда, — разрешите от имени нашего дружного коллектива, в котором вы росли все эти долгие годы, коллектива, заменившего вам матерей, пожелать вам стать достойными своего народа — стать почетными матерями, дать жизнь следующим поколениям. Дорогие мои, вы вступаете в нелегкую пору зрелости и плодоношения…

Дальше Алмис уже не слушала. Погрузившись в свои мысли, она разглядывала девочек, искусно замаскировавших яркий макияж для праздника — дешевые блестки, купленные втихаря у рабынь-сестер, разводы фосфоресцирующей краски, граненые стекляшки, налепленные по всему телу в разнообразнейших геометрических узорах, — все это было ловко припрятано под салатовыми балахонами и замаскировано ботвой. «М-да, у людей так же, — грустно покачала головой Алмис, — сколько лет мечтают о взрослой жизни, а свобода-то всего на несколько дней!»

Алмис слышала, что осемененных атсанок с признаками плодов, а их после каждого праздника оказывается где-то около четверти, отлавливают потом в городе специальные бригады старжниц и отправляют на дозревание в закрытые дома-лаборатории. Слухи об этих отрядах и домах ходили самые противоречивые, но подробнее разузнать ничего не удалось.

— Кассинясаки, — Брундильгнеда уже вызывала девочек на помост для торжественной процедуры «раскрытия бутона», — за успешное окончание курса низшего и среднего растениеводства тебе вручается символическое волокно птицемора! Вместо аплодисментов раздалось дружное позвякивание горшочков.

На помост начинали вызывать лучших, остаться последней считалось позором. Атсанка, чье имя выкликала Брундильгнеда, не торопясь отряхивала корешки и покидала свой горшочек навсегда. Стражница трожественно разбивала горшочек за спиной будущей «почетной матери». Поднявшись на помост, выпускница опускалась перед заведующей на четвереньки. Брундильгнеда брала ее бутон и демонстрировала стражницам-попечительницам. Те проверяли сохранность лепестков. Когда процедура была закончена, Брундильгнеда ловко надрезала соединение лепестков на кончике, и бутон сам молниеносно раскрывался. Выпускницы только слабо ойкали и радостно топали ножками. Затем на рыльце пестика одна из попечительниц ватным тампоном наносила тонкий слой пыльцы, а Брундильгнеда прыскала пару раз аэрозолем-фиксатором, чтобы пыльцу нельзя было смыть втихаря в гидропонной. Все попытки предотвратить неизбежное опыление пресекались самым строжайшим образом.

Алмис даже пожалела несчастных виновато сучивших листьями девчонок, пытавшихся предохраниться с помощью защитных пленочек или просто накапавших что-либо себе в бутон. Их грубо высмеивали, обман раскрывали и осеменяли общим порядком. Напоследок Брундильгнеда так разъярилась, что сорвала с одной из уличенных выпускниц балахон и потребовала публично стереть с тела все стеклышки и краски. Спустившиеся с помоста выпускницы гордо несли яркие лепестки своих цветков, часто превышавших размерами сами головы — поэтому некоторые помогали себе руками. Теперь они становились полноправными членами общества и могли больше не строиться рядами по группам, а свободно кучковаться по пять-десять подруг. Они были больше похожи на изящные орхидеи, чем на грубую мандрагору. И Алмис их стало жалко. Из толпы выпускниц к Алмис подбежала Фроке.

Алмис заботливо спросила: — Ну, как? — Спасибо, — от смущения юная атсанка чуть не выронила свои нежные фиолетовые лепестки, — спасибо за все, наверное, ты была права… Фроке быстренько спряталась за спины стражниц. С удивлением Алмис отметила, что головы стражниц тоже украшены уже раскрытыми или только готовыми к раскрытию бутонами. По сравнению с цветками выпускниц они казались мелкими и блеклыми: жесткие треугольные лепестки обрамляли толстенький короткий пестик.

— Ну что, лаборант, — Алмис почувствовала на плече мощную руку Саскис. — Пойдем, прогуляемся? Бал окончен, банкет продолжается… О-о-ооо-дин раз в год… И-эх! Один раз живем!!! Алмис протянула ей фляжку строфарии, специально припрятанную в просторном кармане праздничного желтого сарафана.

Стражница в два глотка опорожнила фляжку наполовину, довольно чмокнула губными складками и легонько подпрыгнула от удовольствия: — Держись со мной, сейчас гуляния будут. Я тебе все покажу. — Следующим глотком Саскис добила фляжку. — Сегодня самый лучший день, сегодня битва с мужиками! Сладко поежившись, она почесала между листьями ботвы, рядом со своим бледно-желтым бутоном: — Была-не была! Все тебе покажу…

Город кишел, бурлил, роился и толкался. Невольно Алмис растерялась и, не помоги ей Саскис, наверняка перестала бы бороться с хаотическим потоком атсанов, людей, козлоногов и других тварей, норовившим подхватить, увлечь — и утопить. Саскис была буксиром и якорем одновременно. Как маленькая девочка, Алмис вцепилась в ее руку. Неприятное ожидание чего-то висело в спертом воздухе: никогда раньше Алмис не замечала специфического запаха атсанов, сейчас же он стал ей противен.

— Расслабься, — Саскис, сбив с ног пьяного козлонога в высоком бумажном колпаке, потянула девушку к низким дверям. За дверьми несколько ступенек вели вниз, в прокуренный подвал кабака с тяжелыми столами и такими же тяжелыми скамьями вдоль них. Алмис примостилась неподалеку от двери, у края стола, а Саскис, раздавая тумаки вольным рыцарям, эквапырям в выходных комбинезонах и голым по пояс козлоногам, двинулась к стойке — заказать чего-нибудь покушать.