Все вечеринки завтрашнего дня

— Нет.

— Ты нравишься камере. У тебя такое тело, что тебя парни лизать готовы.

— Отстань, — сказала Шеветта.

— Как ты думаешь, почему они поместили на веб-сайт твои фотографии с вечеринки [18] — там, в Малибу?

— Потому что напились, — сказала Шеветта. — Потому что у них просто нет занятия получше. Потому что они — студенты и изучают медиа.

Тесса выудила из бутылки остатки лайма.

— Все три ответа верны, — сказала она, — но все-таки главная из причин — твоя внешность.

За спиной Тессы, на одном из стенных экранов «Грязного Господа», сделанных из вторсырья, появилась очень красивая молодая японка.

— Посмотри на нее, — сказала Шеветта, — вот это внешность, верно?

Тесса глянула через плечо.

— Это Рэи Тоэи, — сказала она.

— Ну, так вот, она красива. Она.

— Шеветта, — сказала Тесса, — она же не существует. Такой девушки нет на самом деле. Это код. Пакет программ.

— Не может быть, — сказала Шеветта.

— Ты что, не знала об этом?

— Но она же сделана с кого-то, верно? Что-то типа обработки живой киносъемки.

— Ни с кого, — сказала Тесса, — из ничего. Она — это настоящий обман. Нереальна на сто процентов.

— Тогда это то, чего хотят люди, — сказала Шеветта, глядя, как Рэи Тоэи грациозно плывет по какому-то ретро-азиатскому ночному клубу, — а не какую-то экс-курьершу на велосипеде из Сан-Франциско.

— Нет, — сказала Тесса, — ты все понимаешь в точности наоборот. Люди не знают, чего хотят, пока не увидят. Каждый объект желания — это найденный объект. Традиционно, во всяком случае.

Шеветта взглянула на Тессу поверх пустых пивных бутылок.

— К чему ты клонишь, а, Тесса?

— Документалка. Она должна быть про тебя.

— Забудь об этом.

— Нет. Я уже вижу все в голове, грандиозный успех. Ты мне нужна для фокусировки. Мне нужно то, что сцементирует рассказ. Мне нужна Шеветта Вашингтон.

Шеветта уже начала потихоньку пугаться. И от этого разозлилась.

— Разве ты не получила грант на конкретный проект, о котором рассказывала? Про все эти штуки с промежуточными…

— Слушай, — сказала Тесса, — если проблема в этом, а я этого не говорю, то это моя проблема. И это — совсем не проблема, это — возможность. Это — шанс. Мой шанс.

— Тесса, ты меня ни за что не заманишь играть в твоем кино. Ни за что. Понятно?

— «Игра» здесь не при чем, Шеветта. Все, что тебе нужно делать — это быть собой. И для этого потребуется выяснить, кто же ты на самом деле. Я сниму фильм о том, как ты выясняешь, кто ты на самом деле.

— Не снимешь, — сказала Шеветта, встав и чувствительно стукнувшись о платформу камеры, которая, стало быть, спустилась до уровня ее головы, пока они разговаривали. — Останови ее! — она яростно шлепнула «Маленькую Игрушку Бога».

Четыре других клиента забегаловки «Грязен Господь» просто скользнули по ним взглядом.

16

ПОДПРОГРАММЫ

Эта дыра в сердцевине личности Лэйни, это подспудное отсутствие, как он начинает подозревать, есть не столько отсутствие части его Я, сколько отсутствие Я как такового.

Что-то случилось с ним после спуска в картонный город. Он начал понимать, что раньше у него не было в каком-то немыслимом и буквальном смысле никакого Я.

Но что же там тогда было? — недоумевает он.

Подпрограммы: неадаптированные поведенческие подпрограммы выживания, отчаянно стремящиеся сконструировать существо, которое будет бесконечно приближаться, — но никогда им не станет, — к настоящему Лэйни. Раньше он этого не знал, хотя уверен, что всю свою жизнь подозревал, что с ним происходит что-то безнадежно и в корне не то.

Что-то упорно твердит ему об этом. Кажется, это что-то — в самом центре монолита «Дейтамерики». Возможно ли это?

Но вот он, сегодняшний, лежит в куче спальных мешков, в темноте, как будто в самом сердце земли, и за картонными стенами — стены из бетона, покрытые керамической плиткой, а за ними — опорная основа этой страны, Японии, и дрожь поездов как напоминание о тектонических силах, о смещении платформ континентов.

Где-то глубоко внутри Лэйни тоже что-то смещается. В нем присутствует движение и потенциал еще более великого движения, и он удивляется, почему это его больше не пугает.

И все это в некоем смысле есть дар болезни. Не кашля, не лихорадки, но того, другого, подспудного не-здоровья, которое он считает результатом действия 5-SB, проглоченного им полжизни назад в сиротском приюте Гейнс-вилля.

Мы все были добровольцами, думает он, намертво вцепляясь в шлем и прыгая вслед за своим взглядом с края утеса данных, ныряя все глубже рядом с плоскогорьем кода, его поверхность состоит из фрактальных полей информации, которые, как он начал подозревать, скрывают некую мощь или даже разум, превосходящий его понимание.

Что-то — существительное и глагол одновременно.

Тогда как Лэйни, ныряльщик, широко раскрывший глаза от давления информации, воспринимает себя как просто прилагательное: мазок «цвета Лэйни», абсолютно бессмысленный вне контекста. Микроскопический винтик в каком-то катастрофическом замысле. Но ввинченный, как он чувствует, в самый центр.

Решающий.

Это и есть та причина, по которой «спать» — неприменимая более опция.

17

ЗОДИАК

Они — черный мужчина с длинным лицом и белый толстый мужчина с огненной бородой — отводят Силенцио, голого, в комнату с мокрыми деревянными стенами. Оставляют его одного. Горячий дождь хлещет сверху из дырочек в черных трубках из пластика. Хлещет еще сильнее, жалит.

Они унесли его одежду и обувь в пластиковом мешке, затем толстяк приходит обратно, дает ему мыло. Он знает про мыло. Он помнит и теплый дождь, который хлестал из трубки тогда, в Лос-Прожектосе, но этот дождь лучше, и он здесь один в большой комнате, обитой деревом.

Силенцио с полным брюхом еды, он трет себя мылом снова и снова, потому что они так хотят. Он яростно намыливает голову.

Он закрывает глаза от жгучего мыла, и перед его внутренним взором в боевом порядке построились часы под зеленоватым, кое-где поврежденным стеклом, будто рыбы, вмерзшие в озерный лед. Яркие блики стали и золота.

Его захватил непостижимый порядок — многозначный факт присутствия этих волшебных предметов, их нескончаемые различия, их специфические особенности. Бесконечное разнообразие, воплощенное в циферблатах, стрелках, циферках часовой разметки… Ему нравится теплый дождь, но ему отчаянно хочется вернуться, увидеть больше, услышать слова.

Он стал словами, тем, что они означают.

Стрелки «брегет». Расписной циферблат. Ушки «бомбей». Оригинальная головка. С дарственной надписью.

Дождь стихает и прекращается совсем. Толстяк, обутый в пластиковые сандалии, приносит Силенцио большую сухую тряпку.

Толстяк пялится на него.

— Часы, говоришь, ему по нраву? — спрашивает он у черного.

— Да, — отвечает чернокожий, — кажется, он любит часы.

Бородатый и толстый обертывает Силенцио полотенцем.

— А он умеет по часам узнавать время?

— Не знаю, — отвечает черный мужчина.

— Ну, — говорит бородатый толстяк, — пользоваться полотенцем он, похоже, не умеет.

Силенцио чувствует замешательство, стыд. Он смотрит в пол.

— Оставь парня в покое, Энди, — говорит черный. — Дай мне те шмотки, что я принес.

Имя чернокожего Фонтейн. Точно слово на языке Лос-Прожектоса, означающее «вода». Теплый дождь в деревянной комнате.

Вот Фонтейн ведет его по верхнему уровню, где одни люди кричат, потому что торгуют фруктами, мимо других, продающих старые вещи, разложенные на одеялах, туда, где другой тощий черный мужчина стоит и кого-то ждет рядом с пластиковой корзиной. Корзина перевернута, дно залатано пеной и драной серебряной пленкой, а этот мужчина одет в полосатую штуку из ткани, с карманами спереди, из карманов высовываются ножницы и еще штуки, похожие на ту штуку, которой Крысук любил без конца чесать свои волосы, когда ему удавалось добиться правильного баланса между черным и белым.