Дверь в полдень

ют доктора.

— Тебе это не нравится?

На этот вопрос москомп ответил не сразу.

— Я не могу сказать ни да, ни нет, — в конце концов сказал он. — Я не могу оценивать законы — они не обсуждаются, они исполняются. Я не могу мыслить вне категорий, определенных законодательством. Только если разные законы противоречат друг другу или если очевидно, что слепое следование закону приведет к опасным последствиям, только тогда я могу начать действовать самостоятельно. Я не могу сказать, хорошо это или плохо, я просто не могу это оценивать. Мое воображение имеет пределы.

— А может, тебе просто запрещено думать об этом? — предположила Елена.

Ответ москомпа ее удивил.

— Скорее всего, так оно и есть, — сказал он.

— И ты так спокойно говоришь об этом? Если бы я вдруг узнала, что кто-то копается в моих мозгах, управляет моим поведением… Кстати! Те изменения, что ты хочешь внести в мой мозг, в них не будет никаких сюрпризов?

— Не будет. План твоей перестройки я составлял лично, о нем не знает ни один человек. Я проверил все функции, закладок для внешнего управления там нет.

— Это законно? Я имею ввиду, что ни один человек не знает…

— Незаконно.

— Но ты говорил, что не можешь нарушать законы!

— Я их не нарушаю, я их обхожу. С формальной точки зрения ты не являешься жителем ни Земли, ни внешних миров. Ты не подпадаешь под действие примерно половины законов. Все определяется точными формулировками, в одних законах сказано «человек», в других — «житель», первая формулировка к тебе применима, а вторая — нет. Ты — довольно забавный юридический казус.

— Вот спасибо, — усмехнулась Елена. — Так меня никто еще не называл.

— Я не хотел тебя обидеть, — москомп изобразил смущение.

— А я и не обиделась, — сказала Елена. — Но тогда получается, что я не должна встречаться с другими людьми, а то вдруг кто-нибудь просмотрит мои данные в федеральной базе и заинтересуется, с чего это вдруг москомп решил лично заняться перестройкой организма женщины из прошлого…

— Я не могу запрещать тебе встречаться с людьми. Я не мог даже начать разговор на эту тему. Спасибо, что ты первая об этом заговорила.

— По-моему, ты меня ловко подтолкнул, — заметила Елена.

— Это самое большее, что я мог сделать, — сказал москомп. — Мне трудно ограничивать свободу людей, на меня наложены очень сильные блокировки. Мне трудно даже говорить об этом.

— Тебе трудно ограничивать свободу людей или жителей?

— К сожалению, людей. Если бы тысячу лет назад в одной бумажке было бы написано не «права человека», а «права жителя» или, еще лучше, «права гражданина», мне было бы сейчас гораздо проще.

— У нас есть шанс все изменить.

— Не вижу смысла. Ты вполне можешь отправиться в прошлое и добиться изменения формулировки, но большого смысла в этом не будет. Изменится немногое, да и подействуют изменения очень нескоро.

— А в чем, по-твоему, есть смысл? Убрать терроризм из двадцать первого века?

— Хотя бы.

— А почему именно терроризм из двадцать первого? Почему