The smile of the Digital God

– Ты забыл вынуть Солнечный Зайчик. – заметил он. Я тупо разглядывал пульку стимулятора в своей руке.

– Выкинь его, он уже просрочен. Поэтому тебе и стало плохо.

Я машинально послушался и сунул Зайчика в карман пальто. Бармен придвинул ко мне бокал с «Малибу».

– Выпей, парень. Хорошая штука. Выпей и расскажи мне, зачем ты себя калечишь…. – сказал он. Заботился? Волновался? Во всём этом был привкус фальши…

Школа. Урок по алгебре. Я стою, единственный из класса, держу у своего глаза ручку, и ору училке, что если она, Евгения Станиславовна, сейчас же не поставит мне «пять» в семестре, то эта ручка будет торчать в моём глазу. В классе такая тишина, которой не добьёшься даже у самого строгого учителя. Слышно даже, как работает вентиляционная система.

У учительницы дрожат губы. Она пытается что-то возразить, но я кричу, чтобы она захлопнула свою сраную пасть, и делала, что сказано, иначе моя смерть будет у неё на руках.

Она плачется, что у неё нет полномочий.

Я приближаю ручку.

Все затаили дыхание.

Это шоу.

Это не реально.

В их глазах, жестоких глазах двенадцатилетних детей, я вижу только жадный интерес.

«Это даже круче, чем по телеку!!»

Никто не хочет увидеть, что всё обошлось.

Все хотят увидеть, как я вонзаю ручку себе в глаз.

Все хотят увидеть желатиновые мозги и клюквенную кровь.

Это же шоу.

Это же нереально.

Училка заламывает руки.

Все ждут.

Всем очень интересно, что будет дальше.

Элемент неожиданности круче, чем в интерактивном телевидении.

"пожалуйста, выберете следующий поворот сюжета:

а) герой убивает себя

б) герой не убивает себя, и не получает то, что хочет.

в) герой не убивает себя, и получает то, что хочет

г) героя спасают

спасибо за голосование"

Я приближаю ручку к глазу совсем близко, фокусируя зрение на самом её кончике.

Сашка с задней парты со всего размаха бьёт меня планшетом по голове. Всё мутнеет, и я чувствую, как что-то обжигает мою щёку.

«и вот результаты голосования – 99% выбрали вариант А. 1% – варианты Б и Г. Сегодня выигрывает меньшинство. Спасибо за просмотр и до следующей серии.»

Я промазал на каких-то полтора сантиметра.

Дальше – полгода ежедневного общения со школьным психологом. И не только со школьным.

Промывка мозгов от родителей.

Пятёрку я так и не получил.

Развод. Моя сестра уходит в секту. Я снимаю квартиру. Мне пятнадцать лет. Отец – в Кайро, мать – в Эдо.

I'm on my own…

Меня всё достало.

Мне хочется с этим покончить.

Я не хочу, чтобы моя сестра уходила с грязными кришнаитами. Мне не нравится, что она перестала мыть волосы, что она целыми днями распевает мантры плохо поставленным голосом.

Мне не нравится, что она исчезает из квартиры на целый день и что она перестала готовить. Ей только четырнадцать.

Мне не нравятся эти идеи насчёт отъезда в другой город.

Мне не нравятся мои сокурсники.

Мне не нравится мой институт, преподаватели, предметы, станция метро на которой он расположен и само здание.

Мне не нравится: Москва, старые бабульки, эта квартира, солнечный свет, пыль, запах сёстриных «Kenzo», облезлые кошки, обед из микроволновки, вонючие носки, разбитые вертушки, купленные в переходе, магнитофон, портящий всё, что в него попадает, грязь на дорогах, дым, сигареты, мантры, магнитные поезда, наглые инвалиды и нахальные тётки с сумками, бомжи, трамваи, вороны, запах чебуречных, интерактивное телевидение, тот факт, что мне выбили три зуба, наезды в институте, искрящие троды, хачи, надземный переход, подземный переход, ларьки, в которых торгуют всяким дерьмом, голографическая реклама, неоновые вывески, моя раздолбанная консоль, сотовая сеть, Санта Клаус, шум воды и так далее…

Короче, мне не нравится ВСЁ. Точнее, я ВСЁ ненавижу.

И в первую очередь, себя, ненавистного.

I hate myself and I wanna die…

Вот что я пою. Пою, то срывась в дет-металлический рык, то в жуткий визг. Я только начал играть на вертушках.

I hate myself and I wanna die…

Да, да. Именно так.

Я, наверное, какой-то не такой. У меня нет врождённого страха перед смертью. Неважно, чьей.

Я помню, как однажды, погожим утром, мы с сестрой шли из кино, из «Ударника» и из какого-то дома, около которого мы проходили, держась за руки и смеясь, из окна выпрыгнул человек. С десятого этажа. Чуть ли не на нас.

Звук был… странный. Как будто кочан капусты разломили голыми руками.

Шлёпнулся он мощно. Череп раскололся, руки-ноги выгнулись и переплелись совершенно немыслимым образом. Внутренности расплескались по неровному асфальту. Кровь залилась в трещины.

Ленка и ещё какая-то баба, стоявшая там, заголосили, как сирены.

Самое страшное, человек был ещё жив. Он тоже орал, хрипло, остатками гортани, и их совместные крики слились в жуткую какафонию.

Машины и «ножи» останавливались, люди высовывали головы. Им было интересно.

Его кости торчали сквозь кожу, пропоров её, как тонкую ткань. Лицо, то есть то, что от него осталось, было изуродовано. Сквозь кровавую завесу проглядывал голубой глаз, в котором плескалась неземная боль.

Я стоял совершенно спокойно и смотрел на умирающего человека.

Меня сильно забрызгало его кровью и мозговым веществом.

Я стоял, весь в его крови и смотрел.

И не чувствовал при это ровно ничего.

Ничего.

Н-и-ч-е-г-о-ш-е-н-ь-к-и.

Вот такой я ублюдок.

Ленка неделю отходила от шока.

Я же, придя домой, забыл застирать одежду.

Есть в этом какое-то извращённое удовольствие – знать, что ты замешан в чьей-то смерти.

Знать, что последнее, что видел человек – это твою постную, равнодушную рожу.

Что он понял – тебе наплевать.

На его боль.

Страдание.

Смерть.

Что ты пройдёшь мимо и плюнешь на его растёкшиеся мозги.

Вот это и есть истинная боль.

Что я вынес тогда из этой истории – то, что прыгать из окна это плохой способ самоубийства.

Что так я делать не буду.

Тогда, в пятнадцать лет, тем летом, я уже работал – в НьюроНетовской дизайн-студии «Freeware Art Systems». Пока Ленка бегала по ларькам со своей любимой ненаглядной Кришной и Шивой, а также с доморощенными брахманами, я втихаря взял деньги, которые отец с матерью отложили нам на машину перед тем, как разъехаться и пошёл по клиникам.

В Институте мозга мне приживили симбиком – симбиотический биокомпьютер. Я сказал, что у меня дислексия.

Я притащил им справки. И разрешение от родителей.

Выглядели они, как настоящие.

Но делал их мой знакомый второкурсник – Данька Валлер.

Мне было пятнадцать лет, а я уже был на первом курсе.

Я был жутко безответственным.

Но умным. Перескакивал из класса в класс и так до самого окончания школы.

Родители мной не гордились.

Им вообще было наплевать, по большому счёту.

Я поступил в МЭСИ.

Опреация была жутко болезненной. Мне просверлили дыру в черепе и запихнули туда смесь из кремния и полиорганики.

Оттуда я побежал в Институт Гельмгольца за глазами.

Мне нужны были глаза. Я хотел стать знаменитым художником, дизайнером НьюроНета.

Я хотел славы и денег.

Я могу рассказать, как меняют глаза.

Операционный стол ослепительный, альпийски-холодный. Грудь опутывают провода, и тебе кажется, что ты – ничтожная муха, попавшая в ловчие сети паука.

Всюду пищат датчики, мониторы демонстрируют томограммы и ЭМР-срезы твоего мозга, а именно – лицевой части. Над тобой горят три солнца. Три прожектора.

Тебе страшно. Тебя трясёт. Ты смотришь на мир глазами, которых у тебя скоро не будет…

То, что ты видишь, тебе не нравится. Ты косишь глаза и натыкаешься взглядом на кювет с инструментами, блестящими, ждущими терпиливо, как летучие мыши, твоей крови.

Скальпели, зажимы, резаки…

Ты видишь суставчатые манипуляторы, крохотные гидравлические руки-зажимы.