Ангел Спартака

Умирал даже.

Умирал... Страшный шрам на животе от трезубца, рассказ Аякса... Но не умер же!

— Решил: выживу! Как угодно, ценой любой — выживу. Не хочу, чтобы на арене, чтобы римская сволочь гоготала! Вот посчитаюсь с Волчицей проклятой...

Не договорил белокурый бог. Не успел — мои губы помешали.
Антифон

— Учитель, — спросила я. — Человек сотворен смертным? Изначально, с первого дня?

— Смертны не только люди, — улыбнулся Он. — Сотворенное бренно, рожденное — умирает. Вечен лишь Отец.

— Про богов рассказывают разное, но почти все они родились. Значит, боги тоже...

— Почти все они родились. Значит, боги тоже. Мне нечем тебя утешить, обезьянка. Отцу виднее, почему Он творил Человека по Своему образу и подобию — смертного, но мнящего себя вечным. Все умирает — но ничто не исчезает, только меняется. Изменимся и мы.

— Многие верят, что после смерти будет почти как в жизни. Потому и кладут в могилу оружие, украшения, еду. Мистика-рустика, знаю! Но... Можно унести с собой хотя бы память? Пока я буду помнить — себя, свою жизнь, все, что со мной случилось, я останусь собой! Сохрани мне память, Учитель, сохрани! Больше мне ничего не нужно!

— Мне нечем тебя утешить, обезьянка.

— Тогда... Тогда расскажи мне притчу.

— У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы, покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Человек же отвечал Господу: достанется наследникам моим, что у сердца моего возлежат, а если Ты души их заберешь, то пусть приходят соседи мои, и земляки мои, и путники, и нищие, и бродяги. Пусть едят, пьют и веселятся, меня вспоминая, душа же моя возрадуется в Царстве Твоем. Пока же со мной душа моя, подумаю о стропилах и стенах, ибо живой о живом рассуждать призван. И тогда не будет страшно ему.
* * *

— Давай-ка еще раз, госпожа Папия. Мудрено оно что-то. Ох уж этот Реса, Рес Средний, все ему «госпожа» да «госпожа». Просила же!

— Только как есть рассказывай. Ты не поймешь — мы поможем.

Рес Старший (тот, который Ресу). Младший — Ресий, молчит. Молчит, но кивает. Давай, мол, сестренка, выкладывай. Все как есть.

Ставни на крючке, полутьма, кожаный мех с кислым вином на столе колченогом. Козьими шкурами пахнет, овечьими тоже, чан какой-то посередине, скамейка у стены.

Все как есть. Они правы, их головы тоже на кону. Вот только как оно — есть?

— Крикс сумел уговорить только нескольких, таких же, как он. Из тех, что за Италию воевали. В школе Батиата народ разный, много «ячменников»...

— Кого?! Каких еще?

Кажется, Ресу. А может, и Ресий — не сдержался парень.

— Гладиаторов так называют, если обидеть хотят, — пояснила. — Им каждый день кашу из ячменя дают,