Ангел Спартака

строители, сделался главою угла. Всякий, кто споткнется об этот камень, разобьется, а на кого упадет этот камень, того раздавит!
* * * Я тебе яблоко бросил. Подняв его, если готова Ты полюбить меня, в дар девственность мне принеси...

— Наглец! — вздохнула я, ловя ловко брошенную мне винную ягоду. Яблони, увы, еще только отцвели.
Если ж не хочешь, то все же возьми себе яблоко — только, Взяв, пораздумай над тем, как наша юность кратка.

Солнышко, травка, тенек, край широкого покрывала слегка завернулся, рыжий муравей деловито заглянул в глиняную чашу. Вдали — покрытый лесом Везувий с серой плоской макушкой.

— Это не я наглец. — Гай Фламиний виновато развел руками. — Это Платон, философ греческий. Но я хорошо перевел, даже слов столько же. Ну на одно меньше, правда.

Дорога на Капую в стороне, где-то за деревьями у носилок дремлет наша свита, опустошив полный мех местной кислятины. А мы здесь. Я и поэт.

— Это Платон про женщин гадости говорил? — заинтересовалась я. — Что мы — звери, да еще разума лишенные?

Легкий смех в ответ. В мою сторону летит очередная ягода.

— Не он. Платон девушками не очень увлекался. Больше...

— Бабушками, — поняла я. — И такое видела, приходилось.

Гай не спеша потянулся, привстал, поглядел туда, где зеленым пифосом возвышался Везувий.

— Чем бабушки провинились? И бабушки чувствовать умеют!

Кто же не знает любви и не знает восторгов Венеры? Кто воспретит согревать в теплой постели тела?

На мне туника, всем туникам туника — синяя, с малиновым узором по краям. Утритесь сиятельные и совершеннейшие! Сама искала, сама последнюю у торговца-сирийца выхватила. Раз уж решили мы с Гаем из Капуи выбраться и на травке поваляться, не надевать же мне коийское непотребство.

А на травке и мне лежать можно, опушка рощи, хвала богам, не триклиний на Авентине.

— Не совсем бабушками, Папия. Он...

— Будто не знаю, — хмыкнула. — Это вы, мужчины, дикие и разума лишенные. Друг на друга кидаетесь, ни одного смазливого мальчишки не пропускаете!

— Голос дикарки! — В этот день поэта пронять трудно. — Мудрецы...

— Лысые! — уточнила я.

— Считают любовь между мужчинами истинной, возвышенной, не связанной с зовом природы. Да и вы, женщины... Вот послушай! Перевел пока первые строчки.
Богу равным кажется мне по счастью Человек, который так близко-близко Пред тобой сидит, твой звучащий нежно Слушает голос.

— И что? — удивилась я. — Такие же слюни, как и все остальное.

— Но кто писал? — Гай опрокинулся на живот, взглянул прямо в глаза, подмигнул. — Бабушка писала! Старая вредная бабушка. Глядела на аппетитную девочку — и пускала слюнки. Ага!

— Вот тебе!

Винная ягода врезалась поэту в лоб.

— Страдаю за служение Музам! — Гай вновь повернулся на бок, поглядел на белесое от жары небо. — И все равно выполню свой долг — заставлю их, Муз Геликонсклх, заговорить по-латыни!

— Ерундой занимаешься! — вздохнула я. — Хотя... Занимайся и дальше, мой Гай! Сочиняй про девочек, про птичек,