Слово шамана

ивнул Толбузин. – Нынешним летом два ювелира венецианских лавки возле Кремля открыли. Дивной красоты вещицы чеканят. А самоцветы так в золото и серебро ставят, что непонятно, на чем и держатся. В Китай-городе мастерскую кружевную немцы какие-то открыли. Из Лиона, сказывают, приехали.

– Может, французы? – засомневался Росин.

– Немцы, немцы, – уверенно мотнул головой опричник. – Языка нашего не разумеют, а соседям-купцам сильно жаловались, что в стране у них одни схизматики других начали резать со страшной яростью, ни детей малых, ни стариков не щадя. Страсти жуткие, бают, сказывали. Татары краше схизматиков от рассказов тех кажутся, хоть и басурмане.

– Это да, – кивнул Росин. – Мусульмане хотя бы никогда и никого не убивали во имя веры. По крайней мере, сейчас. А здесь, у нас что происходит, боярин Андрей? А то тоже слухи ползут странные...

– Много чего происходит, Константин Алексеевич, – тяжело вздохнул опричник, разлил по рюмкам водку из третьего кувшинчика, поднял свою чарку и поднес к глазам. – Государь указом своим продажу вина и водки во всей Москве запретил, разрешив сие лишь в одной слободе. Ныне смерды ее только так уже и называют: Наливки. А по Руси наказал запретить отрокам и женщинам входить в кабаки под любым предлогом, дабы к зелью сему не приучались...

Боярский сын опрокинул чарку в рот и тут же наполнил ее снова.

– Еще государь задумал силы страны нашей преумножить, самый корень ее укрепив. Воевод, на кормление в волостях посаженных, он от власти отстранил, наказав людям вместо них самим себе старост на местах выбирать. Чтобы верили им, в корысти не обвиняли, а коли воровать начнут – так и снимали сами, до государя дела сего не доводя. Школы приходские открывать приказал... Ну, это ты, Константин Алексеевич, знаешь... В войске русском местничество запретить решил. Потому, как перед лицом ворога страшного бояре нередко споры затевали, чей род старше, и кому ратями командовать, а кому подчиняться покорно... И пока споры сии шли, рати наши биты не раз бывали – потому, как власти в них не имелось, и один воевода другому помощи оказывать не желал. Суды вершить запретил без советчиков, честными людьми, смердами и ремесленниками, из своих рядов избранных. Смердов запретил на любые работы с земли уводить, а на дела иные только вольных работников указал нанимать. Из вольных же людей государь стрельцов набирает, огненным боем воевать наученных, и всех их под свою руку берет, на волю боярскую или княжескую передать не желает. А потому в последние годы тяжко Ивану Васильевичу нашему приходится, ох как тяжко. Ненависть вокруг себя видит, одну только ненависть, предательство и ярость дикую! Толбузин снова выпил.

– Но почему же ненависть? – не понял Росин. – Дело-то нужное делает, святое. Землю русскую закрепляет.

– А потому ненависть, – хмуро сообщил опричник, – что укрепляет царь корень земли русской, основу основ страны нашей: смердам-пахарям воли а защиты своей добавляет, да простым боярам, кровь на рубежах проливающим,