Ангел Спартака

разберемся! Ты не оттуда, не из Рима часом? Как они, уже сдаются или только собираются?

— Ребята, ребята, мне надо к Спартаку, к Спартаку!..
Антифон

Почему-то я вижу одно и то же.

Он, высокий, крепкий, в золоченом панцире, ноги на ине плеч, меч у пояса, сверкающий шлем поверх свет-волос. И я — маленькая, в мятой тунике, никакая, боящаяся даже взглянуть на одетого сталью вождя.

Его голос, такой же стальной, тяжелый, резкий. И мой — робкий, еле различимый.

Девочка — и царь.

Спартак.

Шлема на нем не было, а меч рядом лежал, прямо на траве, вместе с перевязью. Туника моя, конечно, мятой оказалась, только не увидеть ее под плащом. Вот он, плащ, и мятый был, и пыльный, даже стыдно стало. Шляпу сбросить успела, а волосы мои-то тоже в пыли, прямо беда. И не стоял предо мной вождь — за плечи обнял, на траву усадил. Рот я открыла — поздороваться, но захрипела только. И там пыль! Улыбнулся он, головой покачал, налил воды из кожаной фляги. Пить не стала, горло лишь прополоскала. Потом ладонью по лицу провела — мокрой, на грязные пальцы поглядела. Боги мои, боги! Приехала гостья из Рима, называется. А Спартак вновь улыбнулся, нос наморщил. Что, мол, поделать, если тебя, Папия, в Риме умываться отучили? Засмеялась я...

И все равно! Закрываю глаза, зову уснувшую Память. И снова горит над головой золотое летнее солнце, ярым сверкает смертоносная сталь — и я холодею перед тем, кто стоит передо мною, — героем, закованным в металл, Погибелью Рима, вождем вождей — Спартаком. Девочка — и царь.

— Здравствуй, Спартак!

— Здравствуй, ангел!
* * *

— Ты права, Папия. Война страшна, но не страшнее человека. Не так важно, кому мы приносим жертву, убивая врага: Диспатеру, Отцу Подземному, — или собственному Диспатеру, который живет в каждом из нас. Война — прежде всего то, что происходит в наших душах. Да, страшно. Иногда хочется всех пожалеть, всех спасти, а иногда — вырезать сердце и прибить запястья к деревянному кресту. Таковы люди, такова война, такова жизнь. Мы ведем войну—и мы обязаны это понимать. Мы будем добры, когда это можно, и жестоки, когда нужно. Но, чтобы победить, надо обрушить на врага все — даже твердь небесную, если она нам подвластна. Мы будем приносить жертвы нашим богам, проливать кровь на алтарях Диспатера, звать на помощь всех недругов Рима — и тех, кто на Небе, и тех, кто под Землей. Если нам не помогут боги — пусть помогают демоны! Побежденные в такой войне пишут воспоминания только на Белой Скале. У нас нет выбора, моя Папия. И у римлян его тоже нет. Да, я хочу смертей, крови, траура, похорон, черных одежд, всего — для того, чтобы победить, для того, чтобы жить по своей воле, а не воле Рима! А боги... Пусть они решают свои дела, как хотят. У них — Вечность, а людская жизнь коротка, надо успеть.
* * *

— Ты права, Папия. Союз с Серторием не даст свободу Италии. В самом лучшем случае нам разрешат стать младшими братьями, плебеями, римлянами из милости. Наши внуки забудут, кто они, откуда, — и станут просто