Ангел Спартака

о. И каждый — каждый! — вольным станет, как только придет к нам, как только возьмет в руки оружие. Римлянам — суд и крест, кончается их время. Навсегда, навсегда, навсегда! Волку выть на Капитолии! Италия! Спартак! Свобода!
* * *

— Нет, ребята, никого пальцем не тронем. Пусть их собственные рабы судят.

— Как знаешь, Папия. Только они, рабы здешние, уже колья в землю вкапывают — по колу на каждого, кто в тоге. Крест им, понимаешь, не по нраву, кол вроде как убедительнее. Так что предлагаю: римлянам по шее надавать да из города выгнать. Пусть бегут до самого Тибра. Голыми? Можно и голыми.
Антифон

«Иные бросали огонь на крыши домов, а многие из местных рабов, нравы которых делали их союзниками восставших, тащили из тайников скрытые господами ценности или извлекали даже самих господ. И не было ничего святого и неприкосновенного для гнева варваров и рабской их натуры».

Римлянин один написал — из тех, кому убежать посчастливилось. Да, римлянин, варвары мы — и натура у нас рабская. А вы, благородные квириты, — собрание богов, сонм героев, пример для всех веков, всех народов.

Я правильно понимаю?
* * *

— Ты сегодня очень красивая, моя Папия!

— Я красивая, потому что ты рядом, мой Эномай. А еще потому, что я знаю: мы все сделали правильно. Мы не убийцы, мы — освободители, мы... Эномай, Эномай, мой Эномай!..
Антифон Край свой родной от позорных цепей избавляя, покрылись Прахом могильным они, но через то обрели Доблести вечную славу. Пусть же в боях за свободу Каждый, кто честен, готов, глядя на них, умереть.

Эллин Мнасалк написал, римлянин Гай перевел.
* * *

— Клавдий Глабр? Это который?

— Претор Гай Клавдий Пульхр Глабр — тот, что консула Лукулла.

Плечо Эномая легко коснулось моего. Коснулось, отодвинулось. Мол, так им всем, моя Папия! Поняла, кивнула неслышно. Так им всем, мой Эномай! Но вообще-то можно было и вслух да погромче. Неделю назад я уже сообщала об этом преторе, но только слушали вполуха. Слухи, девочка, приносишь, понимаешь, болтовню с рынка капуанского. И вот вам! А точнее — вот нам всем.

Дождались!

Вечер, серые скалы небо закрыли, от костра — жар и сухой треск. Неровный, покрытый камнями склон в желтой от жары траве. Совсем рядом — вершина Везувия, наша цитадель. Мы — чуть ниже, у самой Прихожей, через которую ведет единственная тропа наверх.

Вечер. Костер. Совет.

— Пять когорт?

— Пять. Пока.

Все привычно — и место, и люди. Почему-то Спартак собирает нас не на вершине, а именно тут, возле Прихожей. Может, потому, что вид отсюда хороший — пол-Кампании видать. Вот она, наша земля, в белесой предзакатной дымке — зелень пиний, желтые черепичные крыши. Если хорошо поискать, можно даже найти тот лес, на опушке которого мы сидели с моим Гаем.

Я молюсь за тебя почти каждый день, Не Тот Фламиний! Проклятым римским богам молюсь. Пиши стихи, переводи своих греков — только не геройствуй, не лезь в огонь. У меня так мало друзей!

Огонь, костер... Не вспоминай, не время!

— А