Медвежьи углы (СИ)

— Ишь-ишь, раздухарился! — сквозь шум кричал ему вслед Петря, — Береги здоровье! — нахальничал он.

— Что он нам кричал? Это по-каковский он? — вопрошал я.

— Цыганский, еврейский, а может, грузинский, — разговаривал вслух Вовка. Он поднял велосипед.

— Шпионский, — добавила Ленка, и мы побежали вслед за шумом, чтобы еще чего-нибудь разглядеть, но догнать нам его не удалось.

Зверь на веревке с человеком рванулся сначала в одну сторону, в другую, а потом все исчезло.

Я всю дорогу домой молчал, переваривал. Молчали Ленка и Петря. Один Вовчик не мог успокоиться, он наворачивал круги вокруг нас на велике и говорил, говорил, говорил…

— А этих, с крыльями, видели!? — дурацким голосом спрашивал он.

— Видели-видели, и как оно двинулось видели, и как побежало, а этот, так вообще! — отвечал Вовчик себе от нашего имени.

Мы подходили к домам.

— Эх-х-х! Я поехал! — Вовчик рванул вперед и исчез в зелени улиц.

— Погуляем? — спросил Петря.

— Нет, домой пойду, мама скоро придет, — сказал я.

— А-а-а, ну пока, — сказал Петря и повернулся, чтобы идти.

— Покакаешь дома! — металлически встряла Ленка, напоминая, что война продолжается.

Петря тяжело взглянул на нее и двинулся домой.

— А-х-х-х! Вот бы рассказать кому, — мечталось Ленке.

— Подумают, что ты чокнулась. Нет, не надо. Пусть будет нашей тайной, — ответил я.

— Петря все равно разболтает, — аргументировала Ленка.

— А ему никто не поверит, — подыграл ей.

— Ха! Само собой. Такому-то козлу! — разрезвилась она.

Мы с Леной добрели до наших домов.

— Ну чего? Пошли ко мне вареники кушать, — предложила она.

— Давай лучше потом, — отнекнулся я.

— Хозяин — барин, — легко согласилась гурия.

Белка

В книжке «Как правильно сажать смородину» я прочел, что куст крыжовника должен расти у забора, где солнце, а мой куст всю свою долгую жизнь рос в середине двора в тени яблок.

Выкопать неправильный куст было делом пяти минут, он мне не очень-то и нравился, и если и был чем знаменит, то своими колючками. А вот мама этого крыжовничного кактуса действительно была кустихой знаменитой, кстати, она тоже неправильно росла — в тени яблок в самой середине двора.

Но она абсолютно не волновалась, на ней было много ягод, а по утрам под ним устраивали свидание гном и белка.

Гном меня не очень-то интересовал. Подумаешь, маленький, худощавый, морщинистый взрослый.

У меня в Детском Саду таких было полно: маленьких и худощавых противных детей и морщинистых противных нянь. А он еще какой-то серый был, а белка была нормальной, рыжей, как на картинке. Цокала, дралась с воронами и бросала в меня орешки осенью.

Так вот, когда она приходила к гному, к ней можно было очень близко подойти, пока она паслась возле его ног.

Она долго возле гномьих ног гуляла, можно было даже заскучать. А когда я соскучивался, то бросался с воем за белкой, чтобы ее поближе рассмотреть-погладить, а она прыгала на дерево. Я стоял под деревом и смотрел на красивую рыжую белку и радовался, как она цокает и бросается в меня орешками. И гном тоже стоял и смотрел.

Белочкины орешки я подбирал и клал в карман, и гном тоже подбирал. А еще гном любил разглядывал мои синие резиновые сапожки с белыми рыбками. Тут я ему не мешал. А потом мы расходились по домам.

По утрам я часто уходил в Детский Сад, поэтому виделся с гномом и белкой редко, а когда пошел в школу, то совсем перестал.

Оказалось, что у нас нет солнечных мест возле забора, поэтому куст крыжовника пришлось сажать в центре двора в яблочной тени.

Шибенник

В детстве Шибенника[2] я боялся — мама за порог, на пару минут, ведро с помоями вылить, а мне уже страшно. Страшно даже когда он и не выглядывал из-за двери ведущей в коридор. А он выглядывал.

Помню, он голову высунет, и черными глазищами своими меня разглядывает, а я стою у входных дверей, практически на пороге, зимой, босиком и ору: ма-ма, ма-ма, ма!

Страшно мне! Хотя он ничего такого не делал, просто меня разглядывал. Глядел, как я боюсь, как ради этого страха на порог босиком, зимой…

Когда я подрос, то сам стал его наблюдать: как Шибенник с котом Васькой дружит, а с кошкой Дуськой нет (с Васей он потом тоже поссорился, почему — не знаю), как белок в окно наблюдает, грустно так наблюдает, и сорок с галками тоже.

Все это помню, а лица Шибенника не помню абсолютно. Сейчас мне кажется, что были усы и бакенбарды, а раньше чего-то другое казалось. Вроде все детство он в доме околачивался, иногда несколько раз на дню его видел — не помню лица. Хотя, чего уж там, своего лица не помнишь.

Шибенник вещами в кладовке шуршал, по чердаку топтался, было уже не страшно. Только раз испугался: я Дуську за невнимание к себе мучил, а он шкаф качнул очень неожиданно, вот после этого страшно стало и стыдно.

Стыдно, что он подсмотрел, как я Дуську за лапки дергал и за хвост, а она плакала.