Цветной Дозор

Однако в последнее время что-то изменилось. Настя чувствовала невнятное давление, которое все усиливалось. Мама явно хотела, чтоб она вернулась, но никак не могла объяснить зачем.

Вчерашний разговор окончательно выбил Настю из колеи. Заново повторялась беседа, случившаяся сразу после ее отъезда, – но теперь в каком-то истерическом варианте. Мама не хотела слушать, не хотела слышать, не хотела ничего объяснять. Настя снова и снова пыталась выяснить, что же плохого в том, что она уехала из города. Учеба? Она взяла академический отпуск. Работа? Для этого ей нужен только Интернет и ноутбук, с работой все в порядке, да и с деньгами тоже. Тут Настя по детской привычке зажмурилась, чтоб мама не увидела по глазам, что она врет. Ну, почти врет. Не голодает же она… Опасности? Даже не смешно сравнивать маленький курортный поселок на тропическом острове с Новосибирском; возвращаться ранним зимним вечером из института было куда опаснее, чем шататься за полночь по ведущим к гостинице закоулкам.

Может, мама просто соскучилась? Да нет же: пару дней назад они созванивались по скайпу, и мама отключилась через десять минут, потому что накануне купила новый роман Кинга и отложила его на самом интересном месте… То есть все было как обычно. Она не заболела, не поссорилась с подругой или поклонником, никаких неприятностей на работе – Настя спрашивала уже наугад, пытаясь понять, что же случилось. Нет, помощь не нужна – все у нее хорошо, просто Настя должна вернуться домой. Должна, и все. Пытаясь понять, в чем же дело, Настя как будто билась головой об обитую ватой стену, а в трубке все чаще звучало – «все», «ненормально», «положено». Настя попыталась зайти с другого конца и снова объяснить, что от ее возвращения лучше никому не станет, а вот хуже – да, ей будет плохо, если она сейчас вернется домой, она не хочет, в этом нет никакого смысла. Простая логика. Иногда это срабатывало – а иногда нет, и тогда Настя чувствовала себя так, будто завязла в сюрреалистичном сне и никак не может проснуться.

На этот раз не сработало. От длинной тирады пересохло во рту. Настя, уже успевшая дойти от пляжа до кафешки и попросить жестами бутылку воды, едва не захлебнулась, услышав, что она просто малолетняя дрянь, возомнившая о себе черт знает что. Едва сумела сдержать горький смешок: ну конечно, теперь желание рвануть в дом, милый дом, должно проснуться как по волшебству. Ведь именно об этом мечтает каждый нормальный человек – чтоб его называли дрянью и указывали, где его место.

И когда Настя, растерянная и рассерженная, уже собиралась нажать на отбой, мама выдала последнюю новость, после которой оставалось только тихо сползти на ступеньки веранды и схватиться за голову.

С маминой сестрой Еленой нельзя было договориться, ее нельзя было упросить, объяснить, убедить в чем-то. В детстве Настя боялась ее до одури, да и сейчас общение с теткой вызывало у нее паралич. Это было стихийное бедствие, неумолимая сила, от которой невозможно укрыться. Елену интересовали лишь правила и приличия. Она могла говорить лишь о том, насколько хорошо ведут себя люди вокруг, и порицать тех, кто вел себя плохо. Она ругала Настю – постоянно, без перерыва. Ее любимым словом было «нельзя». Нельзя не доесть то, что лежит на тарелке, проваляться лишние пять минут в кровати, встать из-за стола, не доделав уроки, нельзя горбиться или размахивать руками. Маму Елена тоже все время ругала, но та почему-то снова и снова звала ее в гости. Настя спрашивала зачем, и мама отвечала – так положено, нехорошо поступать иначе… Кажется, именно тогда Настя возненавидела слово «положено». И как же она злилась на маму и как жалела о том, что ей почему-то приходится разговаривать с тетей Еленой. Ведь она уже взрослая. Могла бы просто спрятаться под столом.

Настя прекрасно помнила ночь, когда ее посетило озарение. Она вдруг поняла про тетю Елену все-все – и ужаснулась и обрадовалось одновременно. Стоит маме узнать, кто ее сестра на самом деле, и она поможет, встанет на Настину сторону. Вместе они смогут избавиться от страшной тетки. Но Настя уже знала: есть вещи, в которые мама просто так не поверит. Нужны были доказательства.

Не теряя времени, она выбралась из кровати и прокралась на кухню. Здесь еще пахло жареной рыбой, которую ели на ужин. Ящик со столовыми приборами звякнул, когда Настя вытащила из него нож – единственный в доме по-настоящему острый нож, который ей строго-настрого запрещено было трогать. Из комнаты, где спала мама, донесся тихий стон и скрип матрасных пружин – потревоженная звуком, она повернулась на другой бок. Желтый линолеум холодил пятки, когда Настя неслышно ступала по коридору. Свет фонаря из-за окна падал на лицо Елены, гладкое и неподвижное, с грубыми синими тенями. Рука свесилась с кровати – такая бесцветная, будто ее сделали из пластмассы, с идеально ровными ногтями. В темноте красный лак казался черным. Последние сомнения исчезли. Абсолютно уверенная, что разгадала загадку тети Елены, предвкушающая долгожданное освобождение, Настя подкралась к кровати и, умирая от ужаса и любопытства, воткнула лезвие в эту страшную неживую руку.

И какой же потом был крик, как все бегали с бинтами и флакончиками и какое у мамы было бледное, испуганное лицо. А потом Настю назвали малолетней преступницей, пообещали отдать в милицию и заперли в ванной, и никто не хотел ее слушать. И как она рыдала – до тошноты, до рвоты… Она не хотела плохого. Она чуть не умерла от страха, когда из руки тети Елены полилась настоящая человеческая кровь. Ведь Настя была абсолютно уверена, что под ножом кожа разойдется, как пластиковый пакет, и из разреза выглянет переплетение проводов и трубок. Ведь тетя Елена не могла быть никем, кроме робота…

Когда тетка, охая и морщась от боли в порезанной руке, все-таки уехала, Настя наконец-то смогла объяснить все маме – до того ее просто отказывались слушать. И мама все поняла и даже смеялась… но смеялась как-то испуганно, словно тайком.

А теперь Елена купила путевку на Шри-Ланку и бог знает сколько раз разговаривала об этом с мамой. Настя хорошо представляла себе эти беседы: Елена напирала, требуя подробностей и деталей, ведь сестра обязана знать все до мелочей, раз уж позволила своей невоспитанной дочери уехать. Как она, кстати, могла? Ведь это просто неприлично. Как это – не знает, в каком именно отеле живет? Даже сколько звезд, не знает? Прости, но ты плохая мать, если допускаешь такое…

Н-да, вздохнула Настя, понятно, почему мама так взвинчена и почему вдруг потеряла всякий здравый смысл. Под таким бульдозером уже не до логики.

Итак, Елена едет на Шри-Ланку и желает повидаться с племянницей. Отказаться от свидания невозможно: до самой Насти тетка, может, и не дотянется, но маму сожрет. Тави не могла этого позволить. Согласиться на встречу тоже нельзя: Настя знала, что под холодным взглядом тетки она превратится в безвольного, послушного кролика. Дальнейшие события предсказуемы. Покорное согласие вернуться домой – нет, не тогда, когда удобно, а вместе с Еленой. Унизительное удивление и презрение, когда обнаружится, что денег на билет у Насти нет. Покупка этого несчастного билета. Позорная сдача маме с рук на руки – как будто Настя не живой совершеннолетний человек, а вещь, которую мама посеяла из-за распущенности и дурного характера. Обвинения в педагогической бездарности и пренебрежении родительским долгом…

Все это пронеслось в голове за секунды – а потом Настя услышала собственный голос, который говорил: надо же, как жаль, мама. Что ж ты раньше не предупредила. Я же улетаю в Бангкок – вот прям послезавтра, и билет уже никак не поменять. Как же не повезло! Но что поделаешь…

Все-таки Тави была очень удачливым человеком. Обрадуй ее мама неделей раньше – и пришлось бы выбирать между бегством и росписью. А теперь Тави как раз успевала закончить последнее бунгало и уехать с чистой совестью. Не в Бангкок, конечно, просто в другую часть Шри-Ланки. Потом как-нибудь объяснится… когда отпуск Елены закончится и опасность минует. В конце концов, Тави и так собиралась уезжать из поселка.